Заговоренные клады и кладоискатели
Шрифт:
«Клад явился хорунжего. — думаю я сам в себе, — да как же его вызволить, в руки взять?>> Тут и догад меня вразумил: «Ныне 15 августа 1939. Значит, пятнадцать и еще восемь (месяц-то восьмой) и число года вкупе. Вот и вышло 1962».
Встал я спиной к месяцу, а лицом к восходу и, положив крест на стену, произнес это число. Слышу — что-то затрещало в стене, посыпалась штукатурка. Вижу, мимо меня бежит петух весь красный и на лбу горящая свеча. Врасплох схватился я за свечку — она тут же погасла, а в руках у меня осталось пять золотых монет. Стою в оторопи, как дурак,
— Чего это ты в полглядки с петухом? — говорит она мне. — Это же был клад-поманиха. Нужно б его наотмашь бить, наотмашь…
Бранила меня, ох, как бранила, делала раскруты. А какая у меня отмашь, когда руку в плече вынесло, когда я черного комиссара заваливал.
Положил я золотые под подушку возле стены, которую опалило петушиным жаром, вроде как жерло.
Вот Улита и спрашивает:
— А где золото?
— Под подушкой, — говорю.
Сняла она подушку, а под ней желтые мухи копошатся. Как замахала Улита руками!
— Тьфу, тьфу, тьфу — мразь.
Мухи и улетели в форточку. А на стекле, где они задели крылышками, золотая пыльца осталась.
Теперь уж Улита оплошала, да не стал я ее корить. Так и стал жить разлученный досадой. Ушло мечтанье, и нечего теперь отряхнуть в душу.
Да и что ждать, если клады, которые не дались в руки, появляются раз в несколько тысяч лет, а остальное время они живут на звездах, на другой их стороне, и стерегут души своих бывших хозяев…
В «Выписных книгах» можно найти клады, положенные на число «зверя», на «тысячу лет», а есть и на «число, когда убьют великого человека».
Уходя из Семиречья r Китай, а затем в Австралию, положил полковник Бойко свой клад на число своих боев. Внуки или сыновья должны сами были сосчитать количество битв, в которых он участвовал. А бился он и в японскую, и в германскую, и в гражданскую войны. Внучка его Ефимья — ей удалось вернуться домой по хрущевскому соизволению, который «соизволял», как известно, от фонаря, и вспомнила о дедовом кладе, так как любила слушать его рассказы о войне, расспрашивать о сражениях, и незаметно вызнала все: тридцать одно сражение провел старый воин, о чем она ему и сказала.
— А остальное — дело техники. Узнаешь, где был мой дед, в подполе, в левом углу, три раза перекреститься и назвать число — клад сам и явится.
Только беда·, дома не оказалось в живых — порушился от небрежения.
Ефимья все-таки вызнала, где стоял дом, — там было кладбище. У одной могилки сидит старуха. Разговорились, она и спрашивает к чему-то:
— Сколько тебе лет, дочка?
Та и скажи:
— Тридцать один.
Что-то надоумило ее так ответить.
— Я тебя и ждала. Вот гостинец припасен тебе, пакет один человек нездешний передал.
— Это не мне, бабушка.
— А ты посмотри записку, там и имя твое — Ефимья, и фамилия девичья.
Она заглянула в пакет, а там деньги царские на бумаге, а в сумочке — золото. Глянула в записку — в точности ей. Подняла голову, а старухи как и не было — в воздухе растворилась.
Иногда
Как-то девочка шла из школы. Вечер был мерклый, но теплый, летний. Видит девочка старика с котомкой, вроде бы дореволюционного, точь-в-точь как в книге по истории. Даже лапти всамделишные. Девочка была вежливая, обходительная и поклонилась старику:
— Здравствуйте!
— Здравствуй, внучка! — ответил старик. И тут же спросил: — Вижу, догадливая. Если с трех раз отгадаешь, сколько мне лет, подарю тебе одну знатную вещичку.
Она и впрямь была догада, прикинула, что одет еще до советски, и со второго раза отгадала. Первый раз сказала «80», второй — «90». Столько лет было, конечно, кладу. Дал он ей что-то в перевязи.
— Дома развернешь.
Дома развернули, а в сумочке тяжелой золотые листы свернуты в трубочку.
Только через 10 лет после этого рассказали в их семье об этом: боялись, что отберут государству, да еще накажут. Не раз было такое.
Вообще, наша речь легко выражается в числах, в них и запечатлевается. В каждой цифре — своя магия и конец мира, приготовлен в счислении апокалипсических цифр. Но цифры — еще не число. Число — тайна, как тайна триединства «666», тысячелетий, на пороге которых человечество «спотыкается», множественность начертаний букв числа ни о чем не говорит, это единое, целокупное число не нашего, земного счета.
ПРО КЛАД ПРОСРОЧЕННЫЙ
На Белгородчине бытует такое предание. Над большим прудом возле Белгорода в ночь под Ивана Купалу восходит сияние, столп сияющий — и в нем голоса. Плещутся — шур-шур-шур. Это клад просроченный себя выказывает.
А был клад положен посредине пруда, под плиту железную богатым купцом. Если поднять эту плиту — выйдет из-под нее столько воды, что достанет и до Белгорода.
Для оберега стоят вокруг пруда закланные вербы, и под ними захоронены были холерные люди. Кто срубит первую вербу — у того нога отвалится, вторую — рука отнимется.
Прошло уже три заповедных срока, и клад либо в прах рассыпался, либо провалился в преисподнюю чертям на у крашение. А плита железная падет купцу на грудь, и будет жечь адским гнем.
Умрет клад — и станет то место навечно проклятым.
КЛАД ПРО ЗАКЛАД
А есть еще клад, кладут его о заклад. Такой клад редкость, от причуды.
Жид на Иртыше такой мужичишка, так себе, завалящий. В общем, драный лоскут. Ходил криво, глядел слезливо, один глаз — на Кавказ, а другой — на улицу. Днем он — человек пришибленный, жалкий, зато ночью — другой: плечи распрямлялись, глаза — зраки, огонь в них мечется. Вывернет шубу шерстью наружу, при клест черную бороду наместо рыжей бороденки, возьмет в руки топор и идет в лес на дорогу. Ночь темней — вору прибыльней. Встанет посреди дороги, как свистнет разбойным свистом — птицы валятся с деревьев. Ударит коренника топором промеж ушей — тот с копыт долой. Тут и оторопному ездоку — конец.