Заговоренный меч
Шрифт:
Прекрасная ночь манит. И вот уже молодой джигит берет легкую березовую дубину и скрывается в лощине, чтобы отыскать какого-то заблудшего стригунка, которого могут съесть волки. Но не о стригунке его думы, и, отойдя на несколько шагов, останавливается он затаив дыхание. Ни слова не сказал он той, на которую смотрел весь вечер, и не знает даже, как ее зовут. Но вот и она встает, делает вид, что прогуливается, и идет почему-то к ближайшей березе. Шаг вперед делает джигит, они молча берутся за руки и уходят прямо в лунный свет…
Джаныбек днем смотрел на Жахан-бике и не верил, что это к нему подходила в молочной лунной ночи такая красавица,
А свадебные празднества продолжались, кокпар, конная борьба, скачки и игры — все шло своим чередом. Особое место заняли стрельбы из лука, в которых принимают участие и девушки. Серебряную бляху — джамбу срезали у невесты с родового нагрудного украшения и подвесили на расстоянии двухсот шагов и принялись поочередно пускать стрелы в эту едва видимую мишень. Но, как нарочно, никто не мог попасть. Даже Джаныбек, славившийся на всю степь своей меткостью, несколько раз не попал в нее. Может быть, у него дрожала рука, потому что с самого утра не видал он Жахан-бике. И вдруг, в очередной раз приложившись к луку, услышал он ее имя.
— Жахан-бике…
— Жахан идет!
Он отпустил тетиву, и общий смех раздался вокруг. Стрела даже не долетела до дуба. И тогда подъехала на белом коне неизвестно откуда взявшаяся Жахан-бике. Он едва узнал ее, Совсем по-другому выглядела Жахан-бике. Ночью она была словно соткана из лунного света и казалась прозрачной. Тут же он увидел рослую, крепкую девушку-охотника — точно такую, как рисовали на стенах пещер его предки-саки.
— Уступите место Жахан-бике!
— Стреляй, Жахан, как всегда!
— Она и не целясь попадет в жаворонка!
Жахан-бике взяла у Джаныбека лук, слегка коснувшись пальцами его ладони. Да, почти не целясь, выпустила она стрелу из его лука, и пластинка с серебряным звоном ударилась о жесткую кору дерева и покатилась, отражая солнце…
А люди уже бежали к ней со всех сторон, воздевая руки.
— Тысячу лет живи, славный лучник Жахан!
— Это орлица!
— Славна казашка, родившая тебя!
— Честь нашу отстояла ты перед всей степью!
Люди сняли девушку с коня и, словно статую предка, понесли в круг гостей. Косы Жахан волочились по земле, а ресницы опустились, как тогда, у синего озера, еще раз пронзив сердце молодого султана Джаныбека.
А на следующий день он увидел, как объезжала она дикого коня. На громадного косматого зверя был похож конь, и кровавый огонь горел в его глазах. Но только девушка притянула его куруком и вскочила ему на спину, как конь успокоился и лишь косил глазом в сторону непонятного седока…
Они так и не сказали друг другу ни единого слова. Но по возвращении в Улытау Джаныбек послал к ней сватов и вскоре ввел ее в белую юрту в качестве третьей жены. Четырнадцать лет было ей тогда. Он по-хозяйски, как привык уже это делать с другими женами, намотал ее чудесные косы себе на руку и ласково коснулся ее тела. Она сидела, словно каменная.
— Я женился на тебе, потому что люблю тебя! — сказал он ей, и это было правдой.
Она покосилась на него и повела плечом:
— Почему же вы ни разу не говорили со мной об этом?.. Может быть, есть у меня свой Меджнун, как был когда-то у прекрасной Лейли!..
Кровь ударила ему в голову, и он закричал в гневе:
— Вот сейчас мы и проверим!
И вдруг он опустил руки.
— Пища, которую лакала собака, делается несъедобной?!
С жесткой насмешкой сказала она ему слова пословицы, которую он чуть было не сказал ей сам. Принято было в степи возвращать с позором родителям порченую невесту. Но он уже знал, что так это или не так, а все равно он любит ее и не променяет на сто тысяч девственниц.
— Ну а если я чиста, как молоко моей матери… Если так, то выполните мое единственное желание?
— Выполню!
Он не сказал это, а выдохнул. Она посмотрела ему в глаза:
— Когда родится у меня сын, возьми в атеке ему джигита из нашего аула по имени Хасен!..
Но он уже не слушал ее. Как два черных озера были ее глаза, тоньше тростника стан, белее лебединых крыльев руки…
Первым, кого увидел хан Джаныбек, войдя в гигантскую спаренную юрту своей жены Жахан-бике, был постаревший уже джигит Хасен — атеке его сына Касыма. Хан вспомнил свои сомнения в отношении этого человека в первые дни своего супружества и внутренне усмехнулся. Он тогда не сразу понял, в чем дело. Уходя в чужой род, казахская девушка хочет видеть возле себя друга детства — одноплеменника, готового на все для нее. У каждой красивой девушки есть такой верный воздыхатель, который настолько беззаветно любит ее, что с радостью воспитывает ее детей от другого мужчины. Он приносит в жертву ей всю свою жизнь, довольствуясь тем, что каждый день видит ее. Нет на земле более преданного человека, и все относящееся к ней для него священно.
Так всегда было в степи, и девушки принимали эту великую жертву как должное.
Джаныбек прошел на свое место и улегся на бок, подмяв прохладные пуховые подушки, крытые плюшем. Спиной он оперся на сложенные горкой шелковые стеганые одеяла. Жахан-бике принесла ему кумыс в плоской чаше, налила из нее большую серебряную пиалу и села пониже мужа. Медленными плавными движениями оживляла она напиток, источавший аромат полыни и степных цветов. Бегали по стенам юрты солнечные блики от серебряного половника.
— Как вы спали, мой повелитель-хан?
Снова стрелы впились в его сердце. Нескрываемая ирония была в голосе Жахан-бике. Она-то уж, несомненно, знала, что ночь он провел в юрте красавицы Жанбике из семьи Акжол-бия. По мрачному виду атеке Хасена Джаныбек, едва войдя в юрту, понял, что здесь все известно. Честный Хасен отвернулся от него, потому что ревновал вместе со своей госпожой…
А хан Джаныбек действительно был виноват перед Жахан-бике. В прошлом году он взял себе седьмую жену — пятнадцатилетнюю Жанбике и, как водится, начал пропускать негласно установленные дни посещений других жен — всех, кроме Жахан-бике. Вчера впервые в положенный для Жахан-бике день он не пришел к ней…
— Говорят, Жанбике-токал хорошо стелет постель, — тихо сказала Жахан, продолжая переливать кумыс. — У нее перины мягче, чем у нас, бедных. Ничего не поделаешь!..
И она притворно вздохнула. Вслед за ней вздохнул и Джаныбек. Он подумал, что все же куда легче сплотить в единое ханство двадцать восемь беспокойных казахских родов, чем образовать дружную семью из семерых жен. Скандал, который могла в любой, самый неудобный момент поднять одна из них, равнялся скандалу в целом жузе. Только одна его жена, никогда не участвовала в семейных склоках, и это была Жахан. Неужели и ее не миновала эта болезнь?..