Заградотряд. «Велика Россия – а отступать некуда!»
Шрифт:
– Кто?!
– Ураанхай сахалар, – произнес сержант Кульбертинов. – Якуты, товарищ старший лейтенант. Очень хорошие стрелки.
– Стрелки? – Мотовилов круто развернулся на каблуках, поискал что-то в пространстве. – Стрелки, говоришь… А по-русски твои стрелки разумеют? А? Или мне их надо еще языку учить? Под носом у немцев!
– Язык знают не все, товарищ старший лейтенант, а стрелки все как один хорошие.
– Вон, видишь, стожок? – Мотовилов начал приходить в себя. Он огляделся и указал в поле. – Шесток вверху видишь?
– Вижу.
– Стреляй.
Сержант вскинул винтовку, оглянулся на своих земляков и, недолго целясь, выстрелил. Верхняя часть шестка так и отскочила в сторону.
– Видал? Охотник! Кто-нибудь еще так может?
– Все
– Любого, говоришь? Вот вы, товарищ боец.
Сержант Кульбертинов продублировал приказ по-якутски.
Боец вышел из строя и сказал:
– Пуля жалко. Немец жди.
– Давай-давай, сынок, покажи, что умеешь. А на немцев у нас патронов хватит.
Боец вскинул винтовку, выстрелил. Пуля сбила самую верхушку шестка. Было хорошо видно, как полетели белые щепки.
Строй одобрительно загудел, лица засияли улыбками.
– Вижу, хорошие стрелки. Только надо помнить вот что: здесь не тайга и не охота, а передовая, и стрелять надо не в зверя, а в человека. Смогут твои охотники, сержант, стрелять в человека?
– Будут стрелять. Только им каждый раз об этом говорить надо. Приказ отдавать.
– Под пулями вам надо полежать, вот что. Тогда быстро поймете, что немца бить надо без напоминания.
– Им надо приказ. Они его исполнят.
Мотовилов выслушал сержанта, еще раз посмотрел в поле, на стожок, и покачал головой. Подумал: ладно, в гриву-душу, хоть какое, а все же – пополнение. Значит, не забыли они нас.
– Вот что, Кульбертинов, давай список взвода. Разлучать вас не стану. Но командира взвода назначу своего. А ты будешь его заместителем. Веди своих братьев на кухню.
Так в Третьей роте появился четвертый, сверхштатный взвод. Командиром якутам Мотовилов назначил младшего лейтенанта Старцева.
По тому, как гремело справа и слева, старший лейтенант Мотовилов делал следующие выводы: армия, может, две, а может, три и более дивизий, встала в оборону, противник остановлен и теперь прощупывает слабые места по всему фронту. Бросает в дело до батальона с бронетехникой и, если ничего не выходит, отскакивает и затем, делая частную перегруппировку, снова бодает оборону армии. Но где полк? Почему он до сих пор не подошел? А может, полка как такового, как цельной тактической единицы, уже и вправду нет? Раздергали полк на отдельные роты, батальоны и полубатальоны, заставили ими вот такие же большаки и проселки, шоссе и полустанки, чтобы не дать немцам вольным потоком растекаться на восток, к Москве. И бьются теперь эти немногочисленные отряды заграждения, выдыхаются в отчаянных схватках в ожидании подхода основных сил. В таких обстоятельствах судьба его Третьей роты выглядела совсем незавидной. А чего ты ожидал, бывший полковник, а теперь старший лейтенант Мотовилов, говорил он сам себе, чтобы хоть как-то примириться с обстоятельствами. Пополнение тебе какое-никакое прислали, патронов и гранат на разъезде бери сколько хочешь, полком истребителей-противотанкистов усилили, залп дивизиона «катюш» по твоей заявке произвели. Вот и сиди в окопах, укрепляй оборону, совершенствуй систему ходов сообщения, блиндажей. Думай, как дальше держаться. Не забывай при всем при том о партийно-политической работе. На последней мысли, пришедшей в его голову совершенно неожиданно, Мотовилов чуть не поперхнулся. Пусть об этом у Бурмана голова болит, подумал он. И заныло в груди вот о чем: оборона-то обороной, и она, конечно же, укрепляется с каждым часом, противник отбит и теперь какое-то время ему не до них, но по тылам ходит группа, а может, и не одна, «древесных лягушек». Еще по летним боям и рассказам полковых разведчиков Мотовилов знал, что так немцы экипируют не простую разведку. И повадки у них другие. Тела убитых в лесу «древесных лягушек» по его приказу в расположение привез старшина Ткаченко. По одежде, экипировке и тому, что при них было обнаружено, Мотовилов сделал однозначный вывод, что это диверсанты. Через штабную рацию артполка связался с военным комендантом Серпухова, сообщил о том, что произошло в ближнем тылу вверенного ему боевого участка, об убитых
После той телефонограммы Мотовилов ожидал, что из Серпухова тут же прибудут люди из особого отдела, займутся и убитыми, и теми, кто наверняка сейчас бродит по лесу в их ближнем тылу. Но никто не прибыл из Серпухова для расследования этого происшествия ни сразу, ни потом. И Мотовилов понял, что нужно действовать самому. Ведь это его тыл. И, если что случится, с него в первую голову и спросится. На разъезде вон сколько складов, одних только артиллерийских снарядов. Да и роту могут отрезать в два счета.
Первый взвод заканчивал окопы на отсечной позиции. Часть людей тем временем отдыхала в блиндаже, построенном по всем правилам фортификации. Перекрыли двумя рядами бревен и замаскировали снопами соломы. Среди работавших на окопах ни Хаустова, ни студента Петрова Мотовилов не заметил и протиснулся в блиндаж. В ноздри ударило душным теплом и запахом давно не мытого человеческого тела. И ротный сразу подумал: если до вечера немец не сунется, ночью надо истопить несколько бань и хорошенько, может, даже и с парком, помыть роту. Санинструктор уже доложил: бойцов донимает вошь. А старшине надо сказать, чтобы съездил в Серпухов и привез на всю роту комплект чистого белья, летнего и теплого. И – мыла. Да и шапки уже пора раздать. А где их взять? Вот пускай в Серпухове и ищет. Там, говорят, швейная фабрика есть. Если не эвакуировалась, то подштанников моим ребятам нашьют скоро, размышлял Мотовилов, по храпу и сонному бормотанию пытаясь узнать, где спит Хаустов. С мылом, конечно, будет потяжелей. Но вошь и без мыла можно взять – паром! Пускай и бойцы попарятся хорошенько, и одежду через котлы протащить. Он включил карманный фонарик, и первое, что увидел, устремленные на него глаза профессора.
– Почему не спишь, Глеб Борисович? – спросил он Хаустова, хотя пришел с другим, и лишние разговоры разговаривать было некогда.
– Солдатский сон не дольше полета пули, – ответил Хаустов и начал собирать шинель, вытряхивать из нее соломенную труху, застегивать хлястик.
Мотовилов невольно подумал: откуда он знает, что я за ним?
Хаустов же подумал вот о чем: почему ротный так быстро забыл о недоверии к нему и теперь, после поездки на станцию и разведки, начал полностью доверять ему? Почувствовал военную косточку? Нашел надежную опору? Что ж, на безрыбье, как говорят, и рак… Голос Мотовилова разрушил его размышления:
– Времени, Глеб Борисович, нет. Слушайте приказ: поднимайте Петрова и Коляденкова, берите с собой свои трофейные винтовки, они вам там особо пригодятся, двоих стрелков возьмете из новоприбывших, отбирайте самых лучших, охотников. Пойдете к разъезду Буриновскому со следующей задачей…
Глава пятнадцатая
Ночевать им пришлось в лесу. А до ночевки они успели дважды обойти разъезд. Вначале сделали небольшой круг, потом побольше. И, когда уже начало темнеть, в овраге неподалеку от железнодорожной насыпи наткнулись на трупы сержанта Плотникова и его разведчиков. Лежали разведчики в нижнем белье. У всех ножевые раны в области сердца и ключицы. Ни оружия, ни одежды нет.
Один из якутов наклонился к убитым, осмотрел их раны и сказал:
– Хотохон.
Хаустов вопросительно посмотрел на сержанта Кульбертинова. Тот пояснил:
– Он говорит, что все убиты большим ножом. Хотохон – по-якутски большой нож. Охотники такой берут, когда идут на крупного зверя. И еще Софрон говорит, что их было двое. Тех, кто их убил. Было два ножа.
Разведчики, все пятеро, лежали ровным рядом, словно стояли в строю. Раны у всех одинаковые. Лица спокойны, словно перед смертью ничего не почувствовали, никакой опасности. Словно и не ждали ее. Убитые в бою выглядели иначе. Значит, те, кто положил их в этом овраге, были хитрее, опытнее. И взяли разведчиков, скорее всего, без боя.