Загробная карьера Саши Маузера

Когда все началось, мы были в палате, пережидая тихий час. Пятеро парней, возрастом от двадцати до двадцати трех лет, отобранные по непонятным критериям. Вот лично я до сих так и не понял, что общего между мной, и моим соседом справа. Но размышлять об этом было лень — подопытным кроликам вякнуть хоть слово все равно не дадут.

Ну, а началось все, как и следовало ожидать, внезапно и без предупреждения. Трое наших как раз резались в карты, усевшись в полукруг на одной из кроватей, как вдруг лампочки замигали,

пол задрожал, и откуда-то издалека послышался рев сирены.

— Чё еще за хреновина? — удивился Котопес, самый старший и самый побитый жизнью из нас. Прозвали его так за пижаму, которую украшал рисунок этого самого мультяшного мутанта. Впрочем, всем в палате в первый же день раздали клички, такой уж был обычай. Единственный, кому повезло, был я — единогласно решили, что моя фамилия уже звучит, как прозвище, а значит, фантазию тратить не надо, естественный отбор уже все сделал сам.

— Случилось чевой? — предположил Виталя, он же Худой, парень на год старше меня, и второй по старшинству в палате.

В этот момент включился динамик на стене:

— Внимание, всем пациентам приготовить личные вещи к досмотру, а потом занять места на своих кроватях. Время готовности — десять минут.

Ворча на то, что не дали доиграть партию, парни убрали карты и разбрелись по койкам. В полном молчании мы послушно, как и приучились за две недели, выложили все из тумбочек прямо на пол, растянулись поверх одеял, и замолчали, рассматривая потолок. Несмотря на то, что это происходило раз в день, у меня невольно появилась мысль: неужели то, чего мы ждали с таким нетерпением и страхом, уже началось?

— Скорее всего, — согласился Котопес, когда другой парень, Вован по прозвищу Боцман, озвучил ту же мысль. — Они ведь так и говорили — две недели. А вчера как раз срок и вышел.

Кто-то у окна тут же начал рассуждать, как каждый раз, когда дело заходило о деньгах:

— Эх, хорошо бы наличкой выплатили. А то с карточками одна беда — засунешь куда-то, потом ищешь. А наличку в бумажник, и трать себе, сколько хочешь.

— Мне лично похрену, как, — буркнул Боцман. — Главное, чтобы не кинули.

— Не кинут, — уверенно сказал парень у окна, которого почему-то звали Мазепой. — Мы же договор подписали, все юридически оформлено….

— По-твоему это гарантия? — насмешливо спросил Котопес. — Липу тебе всунут, которой подтереться и выбросить, и под зад коленом. Иди, Вася, гуляй. И никому ничего не докажешь — предприятия официально не существует, людей, которые договор подписывали, в природе тоже никогда не существовало, а все, что с тобой случилось, вообще страшный сон. Не, братцы, юристика здесь не поможет. Надо характером брать, характер показывать, чтобы с тобой считались. И связи иметь, чтобы не кинули. Тогда и все пучком будет.

Прозвучало это настолько авторитетным тоном, что возражать никому не захотелось. Тем более, мне. Потому что было тоже пофигу — наличка, или счет в банке. Главное, чтобы калекой отсюда не выпустили.

Когда я две недели нашел объявление в Интернете о выплате двадцати тысяч зеленых за экспериментальную операцию, то сначала подумал, что это неудачный, глупый разводняк. Но потом чувство голода вместе с отсутствием крыши над головой

пересилили. Рассудил так: если уж и умру, то по крайней мере последние дни лучше проведу в больнице на полном обеспечении, чем на улице возле мусорки. А теперь страшно стало, мысли в голову лезут. Жажда к жизни появилась, умирать не хочется, калекой становится не хочется, хочется счастья и большой любви. А сколько до этого всего еще топать — хрен знает.

Дверь бесшумно отъехала в сторону, являя взору пятерых "докторов" в белых халатах, лицо каждого закрывал респиратор, позволяя разглядеть только глаза. В полном молчании доктора взялись за дело — осмотрели наши вещи, измерили давление, померили температуру. Потом все вышли, дверь закрылась, и динамик на стене сообщил:

— Внимание, начинается передвижение пациентов в операционную, ни в коем случае не паниковать, сохранять спокойствие.

Из кровати вылезли механические лапы, и плотно обхватили мое тело, не давая пошевелится, а тем более встать. В стене открылся проход, и первая кровать с Боцманом поехала туда, исчезнув во тьме. Следом оправился Мазепа, успевший кинуть на меня странный взгляд. Котопес поехал с таким видом, будто в конце прохода его ожидали девочки и шампанское.

— Удачи, Маузер, — попрощался он, проезжая мимо меня. — Не кашляй.

— Сам не чихай, туберкулезник.

Четвертым был Виталя, а я, так как выбрал себе крайнюю от стены кровать, последним. Передвигаться в горизонтальном положении, не в силах пошевелится, для другого человека было бы жутковато, но меня слегка развеселило — похоже было на то, что тебя несут в гробу, только по темному коридору и очень быстро. Интересно, а в конце будет оркестр? Всегда хотел завещать на своих похоронах вместо траурного марша попросить врубить песню "Районы, кварталы, жилые массивы, я ухожу, ухожу красиво…" А на оградке написать: "Не увидимся в понедельник, лузеры".

Но умирать мне пока еще было рано. Кровать вкатилась в операционную, и заняла свое место среди четырех остальных. Повернув голову, я увидел, как к каждому из моих товарищей вводят в вену иголку со снотворным. Потом доктор в респираторе вкатил такую и мне. Глаза закрылись, мелькнула последняя мысль: "Встречайте меня, двадцать штук…". И все оборвалось.

Ненадолго.

Обычно, когда я сплю, в голову лезет всякая ересь, персонажи из сериалов, знакомые люди, какие-то старые переживания, короче, сплошной спам. Но сейчас мне показалось, что я просто закрыл глаза, а потом открыл их спустя десять минут. Никто меня не резал, возле кровати вообще никого не было, только издалека бубнили голоса:

— Двадцать пятый сорок четвертому.

— Сорок четвертый на связи.

— Кладбище номер три, сектор 8Д, Петров Сергей Юрьевич.

— Поняли.

— Двадцать пятый сорок пятому.

— Сорок пятый на связи.

— Городской морг.

— Есть.

— Семнадцатый, еще остались свободные места?

— Позавчера была крупная авария на Садовом, пять человек насмерть, скидываю информацию.

Вперемешку с бубнением доносился могучий храп — именно из-за такого я часто не мог заснуть в палате. Значит, остальные тоже еще здесь. Что вообще происходит, эй?