Заходер и все-все-все…
Шрифт:
Гостей ждали к обеду, который, как правило, начинали в три часа. Боря выехал на своем «кресле». Принес только что отпечатанные новые стихи, положил их возле себя, на телефонный столик. Обычно он сидел лицом к двери террасы. Дверь у нас застекленная, и ему хорошо видно все происходящее перед террасой или на ней, сам он и встретил гостей, прибывших вовремя.
Сразу же сели за стол.
Я подошла к трюмо, чтобы поправить прическу, и услышала слова Аллочки:
— Боря, хватит уж смотреть только на Галю, ну красивые у нее волосы, красивые.
Обернувшись,
Этот обед проходил в какой-то особенно теплой атмосфере. Все мы любили друг друга. Было необыкновенно весело. Обычные тосты теперь, издалека, кажутся тоже особенными. Да, в общем, так и было. Я почувствовала к мужу прилив нежности такой силы, что, возможно, впервые при всех призналась в любви к нему. Я сказала, что мне повезло: у меня самый лучший — во всех отношениях — Мужчина на свете.
— Я тебя очень люблю, Боря.
В ответ он поцеловал мне руку.
Выпили за моего любимого. Именно «за него». Боря, осушив первую рюмочку за меня, больше не пил и не прикоснулся к обеду, отломив только кусочек свежего бородинского хлеба, который привезли гости.
Я пошла на кухню, чтобы принести десерт, оставив компанию в самом веселом расположении духа.
Вдруг наступила тишина. За мной прибежали: «Галя, Боре плохо…»
Голова склонилась на грудь. Обморок. Совсем мгновение. Я обняла его, поддерживая голову. Дали сердечных капель. Открыл глаза, слегка смущен.
— Ничего, мне уже хорошо.
Бледный. С трудом уговорили прилечь. Тут же вызвали «скорую». Там сказали, что к Заходеру они приедут не теряя ни минуты.
Боря быстро пришел в себя. Не понял, что произошло, пытался шутить, но слабость взяла верх, и он согласился лечь.
Услышав мои объяснения прибывшему доктору, спросил с удивлением:
— Что, разве у меня был обморок?
Сделали кардиограмму. Сердце в норме, только низковато давление. От укола отказался. Дали совет, уехали.
Гости долго сидели, не решаясь оставить меня одну с больным. На столике остались непрочитанные стихи.
Перед сном. Сижу возле него на кровати.
— Ты выключила компьютер?
— Выключила, не волнуйся.
— Почему ты не снимала Аллочку, она так хорошо сегодня выглядела… Посмотри, какие жилы выступили у меня на руке… Ой, что-то мне совсем плохо…
Связываюсь по мобильному телефону с лечащим врачом, который как на грех уехал на дачу. Известно, начались праздники…
Вроде все правильно сделано. Давление поднялось. Стало 140 на 100. Боря успокоился.
Разговор о смерти. Мысли о кончине возникли из ощущения той легкости перехода в другой мир, которую он всего лишь на короткий миг, но ощутил. Вернее, не ощутил. Вот сидел, радовался нашей беседе — и вдруг ничего нет. А вернувшись «оттуда», даже не понял, как близок был к этой опасной двери. (Вспомнил мою картину «Последняя дверь».)
Боря высказал некоторые
— Я спокоен, у тебя все есть. Не будет никаких забот.
Следующий день.
Давление низкое. Верхнее не выше 110–100. Нижнее катастрофически падает, от 75 до 45 (это уже к приезду «скорой помощи»). Боря спит.
Опять разговариваю с нашим врачом. Обещает приехать через полтора часа.
Смотрю внимательно в родное лицо. Оно пугает меня. Пронзает ощущение непоправимости происходящего. Не теряя ни секунды вызываю «скорую».
Врач требует немедленной отправки в больницу.
Боря: «Не отдавай меня…»
Судорожно собираю его вещи, стараюсь не забыть нужные лекарства, привычные предметы ухода, одежду. Получается большая сумка.
Носилки не проходят в дверь спальни. Приходит Альберт Николаевич Ширяев (сосед) с сыном, кладем Борю на простыню и на ней выносим к носилкам. Машина кажется без рессор, трясет так, что даже мне трудно сидеть, поддерживаю голову больного, укутываю пледом. Ширяевы едут следом на своей машине.
В приемном покое не торопятся. Боюсь оставить его на неустойчивой каталке. Боря пытается повернуться. Я уговариваю его лежать спокойно: того и гляди — упадет. Тороплю сестер. Наконец появляются. Берут анализ крови. Боря смотрит на меня, даже не пойму — то ли с юмором, то ли с тревогой, но вопрос задает совершенно в своем ключе: «Интересно, а шприц у них стерильный?» Этот вопрос меня несколько успокаивает относительно его состояния, правда, ненадолго.
Перед дверями реанимационного отделения, куда пускают только меня, без моих соседей-провожатых, просят раздеть его полностью. О вещах и речи быть не может.
Кровь, кровь на клеенке каталки…
Надо снять футболку. Пытаюсь разорвать ее сверху — не получается. Снизу — рву чуть ли не зубами, из последних сил. Боря опять в своем стиле:
— Что, у них ножичка не нашлось?
Подумать только, это были его последние слова, услышанные мною…
Тороплюсь отдать его в распоряжение медиков: мне кажется, чем раньше начнется лечение, тем больше шансов на спасение. Увезли. Даже не помню, попрощались ли мы хоть как-нибудь?
Из разговора врача со мной, несмотря на его успокаивающий тон, понимаю, что шансов у нас мало.
Стою на крыльце больницы, ожидая соседей-помощников, которые пошли покупать необходимые Боре препараты, названные врачом-реаниматором. Рядом огромная сумка с его вещами, пледом. Солнце садится. Мысли, мысли, одна страшней другой.
Снова поднимаюсь в реанимацию. Мне говорят, что больному сделали все, что полагается, предлагают успокоиться и ехать домой. Успокоиться не удается, но уезжаем.