Захват Московии
Шрифт:
Когда же я попытался возразить ему в том смысле, что живопись в хлебах не меряется, он отвечал, что очень даже меряется, что живопись — это то, что никому, в принципе, не нужно, пятна краски, но это покупается за бешеные деньги потому, что к этому делу привешен дьявольский ярлык дороговизны, как к золоту или алмазам. Люди, сговорившись, договорились считать алмазы и золото драгоценными. А что в них драгоценного?.. Ничего. Из золота даже приличной лопаты не сделать. Ну, алмазом стекло порезать ещё куда ни шло… И что?.. «Вдумайся, вот есть бриллиант “Куллинан” — 3106 карат, это где-то 621
Чтобы не раздражать его, я не упомянул в том разговоре, что на «Сотбис» скульптурка Джакометти была продана за 104 миллиона долларов, а то бы он окончательно вспылил и ударился бы в подсчёт эшелонов с хлебами, грузовиков с колбасой и цистерн с пивом. Зато я вспомнил, как папа повёл меня ребенком на собрание акционеров «BMW», где в президиуме сидела госпожа Клаттен, хозяйка трети концерна, и её бриллианты сверкали так бурно, что людям в зале пришлось надевать темные очки, чтобы не ослепнуть. А после собрания, на улице, когда вдруг полил дождь, норковые и песцовые шубы дам намокли, и дамы стали похожи на облезлых несчастных крыс, о чём я папе и сказал, на что он усмехнулся: «Ничего, высохнут…»
…Незаметно прошло много времени, несколько часов. Мне было интересно писать. Правильно говорят: писатель — это чайник, в котором кипятятся впечатления, добавляется крепкая особая заварка личности — и чай готов!.. И чем заварка крепче, тем чай лучше. Помнится, Вы говорили на занятиях по лексике, что витать в эмпиреях, реять в облаках, заглядывать на седьмое небо, нацеплять розовые очки могут себе позволить поэты, словесные акробаты, а прозаики, как жуки, должны рыть землю, буриться сквозь трупный гной и гнойный труп, потому что каждому своё, jedem das Seine: прозаики строят вечность, а поэты гоняются за мигами, вспышками секунд, из которых, впрочем, вечность и состоит. Но как приятно быть дрессировщиком слови не бояться входить в клетку с фонемами! А этому учит чтение. Кто не читает, тот не мыслит, а кто не мыслит, тот не пишет. И когда я начал учить китайский, я понял, какой я счастливый, что у меня есть буквы, а не эти пугающе острые, чуждые, мрачные, хищные, скрытные иероглифы, на которые было так страшно смотреть, что я перестал ходить на лекции доктора Ли с третьей попытки…
Я иногда отрывался от дневника, чтобы осмотреть стены, пол, доски, прислушаться к коридору, но там было тихо, только иногда долетали слоги, какие-то движения, скрежет ключа в замках, звон решётки, отделявшей подвал от лестницы… Потом мысли уходили обратно в дневник, прорастали в него. Да, правы те, кто говорит, что с прозой никогда не скучно, ничего не страшно и жить всегда весело — она всё время с тобой, невидимая работа идёт: всплывают червячные ходы и змеиные переходы, вспыхивают детальки, гомонят слова, можно с головой зарыться в корни или поспорить с глаголами, поворошить податливые суффиксы, поиграть с приставками, подёргать за хвост окончания…
А сколько свободы в русском
Пару раз заглядывал добрый Саня, справлялся, как дела, сменил воду в ведре — выпустил старую в другое вед ро и принёс свежую, хотя и предупредил, что в Москве воду из-под крана ни в коем случае пить нельзя — отравишься.
— Знаю. 46 кило на персону… А зачем тут ведро?
— Не знаю. Для мусульман…
Я не успел удивиться — что за геноцид? — как он позвал меня:
— Тебе надо по делу?.. Пошли, сведу в наше офицерское очко, — и проводил меня до туалета, который был с бумагой и горячей водой, так что удалось почистить зубы и немного привести себя в порядок.
Я уже доканчивал описывать ужин у ветеранов, как дверь открылась и Саня немного виновато сказал:
— Фредя, тут человечек допроса ждёт. Пусть у тебя посидит, не возражаешь?
Опять червовечки! Но что сделать? Он завел в камеру морщинистого человека, у которого вид был испуган, а одежда не нова, сера, пыльна:
— Вот, тихий бомж…
Человек досадливо сгорбился:
— А вот без этого нельзя?.. Зачем сразу оскорблять, клички давать?.. Какой я бомж? У меня и квартира есть, и дети!..
Саня не стал спорить:
— За бродяжничество взяли. А бомж, бич — какая разница?
Слово «бомж» я помнил из наших практических занятий «Угадай профессию» — это по-немецки «Penner»… А что — «бич»? От «бить»?.. А, драчунок! Дерётся!
— А вы… кого бьёте? Соседей? Бич?
Человек невесело ковырялся в руках:
— Бич — это бывший интеллигентный человек. Глупость, конечно, — бывших не бывает…
О, это интересно! «Интеллигент»!.. Именно об этом слове Вы спорили с лектором Барыгиным и не нашли ему адекватов в европейских языках.
— Как понять — интеллигент? Я немного русский… Бабушка…
Бич мягко спросил:
— Вы не из Риги? — назвал себя: — Василий Маркович, учитель биологии на пенсии… — и начал объяснять, что такого понятия нигде нет, кроме России, и здесь тоже скоро не будет.
— Но что это? У нас есть Intellektuelle, hohe Stirne, интеллектуальцы, высокие лобы… умняги…лобовики… Есть Intelligenz… ну, это когда много знаешь… бакалавр, магистр… А в русском «интеллигент» — что? Успешный? — (Вдруг пришло слово из жлобского словарика.)
Василий Маркович замахал руками:
— Какое там «успешный»! Скорее наоборот! Как бы вам сказать?.. Тут многое вместе… Человек же должен в жизни не только на канализацию работать, верно?
— Наверно.
— А кто там работает-поработал? Вы?
Я угостил его пивом, и он, оживившись, стал говорить:
— Интеллигент — это тот, кто презирает удобства, может жить малым, не делать из еды культа, много знает, заботится о других… Всех понимает, всем хочет помочь, всех мирит, уважает книжные знания, сам книгочей…