Захват Московии
Шрифт:
Алка тоже подключилась:
— А откуда мог появиться «Ненавидь-Чёрта»?.. — и предположила, что это, может, был какой-нибудь монах, который рехнулся и день и ночь кричал эти слова?..
На это я ответил, что дело могло быть хуже: какая-нибудь женщина в старые времена была арестована за колдовство, её пытали, держали в тюрьме, обещали сжечь, но она прошла все испытания, и её выпустили, велев 40 дней и ночей писать беспрерывно эту скороговорку — Hassdenteufel, Hassdenteufel, Hassdenteufel, Hassdenteufel, а она и после 40 дней не остановилась: обезумев, до конца своих дней повторяла только эти звуки,
— А что делал предок фамилии «Stadtlober», «Хвалитель Города»? — спросил я.
Она азартно придумала:
— Да уж какой-нибудь подхалим, кивала и подпевала, всем угождал, сучка такая хитрая, лизоблюд…
— Да, блюдолиз… Люди-людолизы. — Я вдруг вспомнил фамилию Самулыча: — А вот старик, с нами сидел-сидывал? «Беренберг»? «Гора медведей»?
Алка не поняла:
— Кто Медвежья Гора? Самуилыч? Так он же еврей!.. Ну, открываем вторую? — Она кивнула на бутылку.
— Почему «открываем»? Откроем!
Я свинтил пробку с бутылки, и мы продолжили игру и согласились в том, что сразу можно понять, хорошие люди были эти предки или нет. Вот, например, мог ли быть «Herzberg», «Гора Сердца», плохим человеком? Да никогда! Был исключительной кротости и добропорядочности, а один раз даже, наверно, спас тонущего ребенка или вытащил из огня старушку… Или «Wunderlich», «Удивительный»?.. Явно был удивительно хорошим и добрым человеком.
Алка вдруг возразила:
— А может, наоборот — был удивительный урод? Мучил кошек и детей, пока его не отправили в каталажку?
Я ответил, что, может, было вообще по-третьему: вначале это был душевный человек, но после неудачной любви превратился в злодея и стал делать такие вещи, что люди только качали головами: «Удивительно!» А как ей нравится фамилия «Mutter», «Мать»?.. Трудно, наверно, жить мужчине с такой фамилией! Или «Krummbie-gel»? Я даже не знал, как это объяснить:
— «Кривая Накрутка», «Косая Навёртка»… Гнутка, от biegen. [118]
118
Гнуть, крутить (нем.).
Алка поняла:
— А, наверно, крутым слесарем был, а потом крепко выпил и наутро, с похмелья, резьбу запорол где-нибудь на колодезном журавле, а мальчишка какой-нибудь шустрый пизданулся в колодец вместе с ведром… А твоя от чего идёт — Боммель, фон-барон?
Я предположил, что от «bummeln», что значит — «болтаться», «шататься». Алка всплеснула руками:
— Гуляка, шатун… Ну ты и дурачок! Мы тебя тут с Наталкой ждем, клиентов на хер посылаем, а ты в Можайске книги смотришь! Лохарик, в натуре! Лузер!
— А, знаю, лузер, проигральщик… Да, я — фон Лузерлох!.. Но Шатунка… Гулянка… А как ласковое от «Фредя»?
Алка задумалась секунд на пять.
— Ну, много… Фреденька… Фредечка… Фредик… Фре-дюнька… Фредюшка… Фредуляшка… Фредулька… Фредулечка… Фредуленция… Фредульчик… Фредяшка-какашка…
А я слушал, открыв рот: вау, немцы, где вы? Одна форма — Fredchen — и всё, а тут… Какой
Так, неторопливо, пилась вторая бутылка кенгурятины, которая оказалась крепкой и ударила в голову. Мы начали украдкой касаться друг друга. Я залезал ей под юбку, трогал её за горячие бедра, стал шептать ей в шею, как я хочу видеть её в Баварии, у дедушки Людвига в летней бане, где я в первый раз был с женщиной и где мне всегда хочется… И целовал её ухо в мелком пушке, тянулся к губам, добрался до мясистой груди (вспоминая, как всегда, ту, первую, соседскую молодую вдову, голубоглазую и грудастую: я заманивал её в баню, начинал трогать, целовать, она всё время повторяла «Nein, bitte, nein, bitte!», млела, глубоко дышала, шарила по мне цепкими и сильными пальцами, а потом, заткнув за пояс юбку, стянув трусики и обнажая пышный белый зад, неторопливо вставала на скамью на колени, основательно утаптывалась, упираясь грудью в скамью и двумя руками растягивая ягодицы)…
Мы и не заметили, как из кустов появились два типа, похожие на дворняжек. Очень нетвёрдо ступая и качаясь, они что-то обсуждали (Алка тут же отодвинулась от меня, я напрягся). Вот один, в кепочке козырьком назад, шатаясь, подошел поближе:
— Граждане, не поможете? На билет до мамы не хватает. Вы, я вижу, пьете?
Алка нахмурилась:
— Что было — выпили, вот, если хочешь… — Она показала ему глазами на бутылку в моей руке, на что он презрительно поморщился:
— Я что, нищий? На билет, я сказал, до больной мамы не хватает!
«Я сказааал!» Я встал:
— А чего тебе… необходимо?
— Ты, друг, не хорохорься…
— Я не хорюсь, говорю. — Как назло, из жлобских слов ничего на ум не приходило, кроме: — Переживай!
Подобрался второй, услышал:
— Э, да ты не русский… А ты, шалава? Чего это, а?
Алка встала:
— Идём, Фредя. Чего тебе? Отвали, не то милицию вызову! — погрозила она мобильником и хотела пройти, но ей загородили дорогу:
— Куда, коза? Ты чего это с чурками якшаешься?
— Какой он тебе чурка, балда? Это чистый бундес! Это ты чурка перед ним!
Тип в кепочке смотрел на меня водянистыми глазами:
— Ещё того хуже! Ты чего к нашим бабам пристаешь, немчура? За это платить надо, поняяял?.. Баблооо гони, я сказааал!
И он схватил меня за руку с бутылкой, я дернулся, вырываясь, и случайно попал ему горлышком бутылки куда-то под челюсть, отчего он ойкнул и отшатнулся, хватаясь за воздух и хрипя:
— Ты чего?
Алка, выхватив что-то из сумки, стала пылить струёй второму в лицо, отчего тот, сделав несколько нелепых шагов назад, осел в кусты. Алка хотела перескочить через скамейку, закинула уже ногу, но тип в шапочке ухватил её за ступню.
— Пустить ей! — закричал я. — Я сразу бью! Сюка!
И вдруг увидел в руке у опыленного нож и от страха ударил держащего Алку типа по голове бутылкой. Стекло разлетелось, а тип покатился на землю. Алка, задрав юбку, перелезла через спинку, крикнув:
— Бежим! — и я, откинув осколок бутылки и обогнув скамью, бросился за ней.
Опыленный тип, выпрыгнув из кустов и обогнув скамейку, попытался достать меня ножом, но лезвие только скользко чирикнуло по крепкой лоснящейся куртке, а он не удержался и упал на землю.