Зак и Мия
Шрифт:
Слушать это еще невыносимее, чем девчачью попсу.
Если бы я мог пойти к ней, я бы пошел. Скорее всего. Мне кажется, я бы зашел к ней, сел на край кровати и гладил бы ее по спине. Может, даже приобнял бы. Если бы мне показалось, что она не против. Как мама меня приобнимала и гладила.
Но я не могу отсюда выйти, не могу помочь ей пережить печаль, не могу не слушать, как она плачет, не могу ничего. И никто, кроме меня, не знает.
Мама возвращается из магазина и протягивает мне ушастый чехол на чайник.
– Это что?..
– Продавец сказал, что это хит продаж. Говорит, Берт Рейнольдс такое бы надел.
– Кто?
Она
– Ну, тот актер. Из комедии, как ее, «Полицейский и бандит».
По-моему, мама надо мной издевается.
– Ты ж сам просил, – говорит она.
Меня тянет стошнить в эту шапку, но мама натягивает ее мне на голову. Затем делает шаг назад и задумчиво разглядывает меня, будто я сложное граффити, которое надо расшифровать.
– Кажется, такое носил ковбой из того фильма про гору и геев.
– Не такого эффекта, мама, я добивался.
– Тогда учись рисовать, – она мнет мой рисунок кепки и выбрасывает его в корзину. – Кстати, неплохая идея. Я могу принести фруктов для натуры, купить тебе «Рисование для чайников».
Мама меня не на шутку подбешивает. На химии было не так трудно: пять дней вместе вполне можно пережить, потому что знаешь, что за ними следуют пять дней, когда ты будешь один. А при непрерывном общении в течение месяца вырабатывается аллергия. Удивительно, что мы до сих пор не поссорились.
– Знаешь новенькую? – спрашиваю я, надеясь убить двух зайцев одним ударом.
– Не очень-то она уже и новенькая, – замечает мама. Вот надо ей цепляться к словам?
– Раньше была новенькая, а теперь просто Мия.
– Мия, говоришь?
– Да. Она в соседней палате. Может, зайдешь-поздороваешься? Захватишь игру в слова…
Мама в ответ фыркает.
– Или хотя бы кроссворд, – не сдаюсь я.
– Она, знаешь ли, не производит впечатление любительницы кроссвордов.
Мама имеет в виду, что девушка не производит впечатление дружелюбного человека, в отличие от всех остальных пациентов и их близких, что здесь побывали. Ну еще бы. Она раздражительная, ворчливая и обиженная, совсем как Бекки в ее возрасте. Обыкновенный трудный подросток.
– Может, завтра зайду, – говорит мама. – Знаешь, а эта штука тебе идет.
– Дай-ка мне спицу.
Но мама вместо этого протягивает мне миску с карамельным мороженым, и я ем, хотя оно слишком сладкое. Все равно заняться больше нечем.
Остаток дня я валяюсь, слушаю новую музыку в наушниках и представляю, какие бы треки я переписал для Мии, если бы был не таким трусом.
Осталось пять дней.
Не смыв за собой, чтобы не шуметь, я на цыпочках возвращаюсь из туалета в постель. Затем беру айпад и читаю блоги раковых пациентов по всему миру. Меня не перестает удивлять откровенность, с которой люди делятся страхами с огромной, незримой аудиторией. Выкладывают свои портреты после выпадения волос, пишут пронзительные стихи о боли. Дают клятвы разным богам. Что стоит за этим – смелость или скука? Я читаю все, включая их молитвы. В три часа ночи это скрашивает одиночество. Напоминает, что не я один отгорожен сейчас от мира.
Я слежу за развитием событий незнакомцев, утративших надежду или цепляющихся за нее, читаю истории победителей и проигравших. И каждый раз, когда читаю о чьей-нибудь смерти от лейкемии, я испытываю чувство мрачного облегчения. В этом сложно кому-то
Я не знаю никого из умерших и никому из них не желал смерти. Просто если где-то убыло, то где-то прибудет, и можно думать, что прибудет у меня. Во что еще верить, если не в математику? Мама спит рядом со мной уже тридцать вторую ночь подряд, похрапывая. Как бы она ни действовала мне сейчас на нервы, я не могу допустить, чтобы это было зря. Ей нужно, чтобы я прорвался.
За некоторых больных блоги ведут их родители, потому что сами они еще не умеют писать. На форумах попадаются записи людей, которые узнали диагноз слишком поздно, и химия с трансплантацией уже не помогут. Читаю все это и снова чувствую, что мне повезло. А потом снова чувствую стыд.
И вдруг она смотрит на меня из нижнего угла экрана. Крохотная зеленая точка, светящаяся в темноте, как звездочка на потолке. Значит, я не один не сплю.
Значит, нужно что-то написать. Или нет?
Она пишет первой.
Мия: Хельга?
Зак: я зак
Мия: Не спишь?
Зак: да как видишь
Ми я: Вижу.
И я не сплю
Зак: в три часа всегда так. это такой проклятый час
Мия: Проклятый час? Чем тебя накачали?
Зак: ничем, я просто одичал, от изоляции крыша едет
Мия: Хельга, мне хреново
Зак: эт нормально после химии, потом попустит, и меня зовут зак, есличо
Подумав, я добавляю:
Зак: ты поправишься
Надеюсь, это не смотрится пустым обещанием.
Мия: Ну да ну да
Зак: да стопудово
Мия: А ты?..
Вопрос пронзает меня насквозь. Ишь какая меткая.
Зак: я почти в порядке, у меня теперь новехонький костный мозг от хельги
Мия: А выглядишь ты плоховато
Я откидываю голову на подушку и вздыхаю. Она права. Хорошо хоть говорит, что думает.
Зак: ну дело понятное: химия, стероиды, солнца не вижу
Мия: В общем, ты не умираешь?
Запретное слово выпрыгивает на меня с экрана. Здесь все его избегают.
Зак: нет
Мия: Здорово
И что мне ответить на это? «Спасибо»?
Зак: костный мозг прижился, мы все потихоньку идем на поправку
Мия: Когда человек умирает, что случается с его фейсбуком?
Зак: не знаю…
Мия: Куда вообще деваются аккаунты мертвых людей?
Зак: нужно спросить цукерберга
Мия: Это кто?
Зак: верховный фейсбучный бог
Мия: А остальное куда девается? Мобильники, там, музыка на айподе?