Закат Аргоса
Шрифт:
— Лэрд Ринальд, — представился рыцарь, сдерживая негодование.
— Прекрасно, лэрд Ринальд. Если ты высказался, так изволь немедленно убраться, — взвизгнул, багровея, Треворус, — я больше не желаю видеть тебя!
Ничего хорошего его гнев Ринальду не сулил. Он как-то, действительно, не подумал, что грубо нарушает этикет, своевольно явившись к особе королевской крови. Треворус был, похоже, человеком достаточно мстительным и злопамятным, так что в исполнении его угрозы можно было не сомневаться. Оставалось надеяться, что Конан отнесется к происходящему с большим пониманием!
В полном смятении чувств и по-прежнему
— Что происходит, Ринальд?! — прогремел он. — Верно ли, будто ты осмелился заявиться к Треворусу и повышать на него голос, будучи, ко всему, мертвецки пьяным?! Неужели тебя и на миг нельзя выпускать из виду?!
— Я был совершенно трезв, господин, — произнес лэрд. — Дело же, с которым я обратился к его величеству, было свойства столь деликатного, что я не счел возможным прежде спрашивать твоего совета.
— Я тебя знаю, как никто! Как я погляжу, Ринальд, наш поединок тебя совершенно ничему не научил. Тебе просто неймется, ослепленному бешеным своим самомнением, ввязываться в ссоры с теми, кто…
— Не мне чета, — закончил за него лэрд.
— Вот, вот именно! Ты даже вины за собой не ощущаешь! Между тем, твоя выходка уже успела осложнить мои отношения с Треворусом, и он не пожелал подписывать договор о морском пути, до тех пор; пока я не выдам ему тебя. Это может стоить Аквилонии такого количества упущенных возможностей, что я просто слов не нахожу!
— Так, значит, выдай меня, — Ринальд стоял, опустив глаза и не смея взглянуть на Конана. — Невозможно, чтобы по моей вине были нарушены твои планы. Я виноват — я и отвечу.
Однако, хотя лэрд, казалось бы, не произнес совершенно ничего оскорбительного, гнев Конана только еще более усилился.
— Ты ответишь?! — рявкнул он, одним прыжком очутившись рядом с Ринальдом и схватив того за грудки так, что плотная ткань одежды лэрда тут же треснула и разошлась. — За что ты вообще способен отвечать, в отличие от меня, вынужденного общаться с этим ненормальным любителем цветочков, от которого невозможно ничего добиться? И вот едва дело пошло на лад, влезаешь еще и ты, перечеркивая все мои усилия! С-собака, — в ряду витиеватых эпитетов, которыми Конан наградил Ринальда, этот мог показаться почти похвалой.
Признаться, киммериец не мог припомнить, когда он в последний раз так на кого-нибудь кричал. Это было совершенно ему не свойственно. Обычно он внешне оставался спокоен, холоден, как сталь, что бы ни случилось. Голос он повышал крайне редко. Да в этом и не было необходимости. Желаемого для себя эффекта он достигал сразу, стоило ему только взглянуть на провинившегося, а тут…
Объяснение этому было только одно, и очень простое. Все последнее время Конан был сам не свой. Поездка в Аргос, поначалу задумывавшаяся почти как недолгая увеселительная прогулка, превратилась в утомительный, тягомотный кошмар, которому — сколько ни бейся, ни старайся — а все конца-края не видно.
Треворус избегал прямых разговоров, даже по самым простым вопросам никак не мог принять решения, бесконечно оттягивал и откладывал
Немудрено, что Конан так взбеленился, обнаружив, что кто-то из его приближенных еще более осложнил ему задачу.
…Приникнув к крошечному слуховому окошку, благодаря которому он различал каждое слово, произносимое аквилонцами, Химат негромко ахнул.
— Это из-за нас! Из-за нас! — прошептал он, содрогаясь. — Я точно знаю
— Что теперь аквилонский король сделает с Ринальдом? — спросил Талгат; более робкий и чувствительный, чем брат, он тут же предательски зашмыгал носом от раскаяния.
— Ничего, если мы вмешаемся, — яростно отозвался Химат. — Бежим!
Появление братьев вызвало у аквилонцев общий вздох потрясенности.
— Ты молчи, — велел брату Химат, — я старший, я и буду говорить! — его голова показалась из чрева матери первой, поэтому считалось, что он имеет право старшинства. — Этот человек виновен только в том, что вступился за нас перед отцом, мы его сами об этом просили, — он очень старался не позволить своему голосу сорваться, хотя испытывал неимоверные мучения под полными любопытства и отвращения взглядами аквилонцев. — И он это сделал не на совете, а в личной беседе, так что никого не оскорбил. Речь шла о том, чтобы… чтобы… нам иногда позволяли выходить из дворца.
— И всё? — очень тихо и отчетливо спросил Конан.
Всё, — в один голос подтвердили братья.
— Это правда, Ринальд?..
— Чистая правда, — кивнул лэрд. Аквилонский король на секунду прикрыл
глаза, силясь оправиться с новым приливом ярости, направленной теперь отнюдь не на Ринальда.
— И из-за такого пустяка, которым яйца выеденного не СТОИТ/ я унизил одного из своих лучших людей? — Киммериец, словно сам не мог поверить тому, что произносил. — Да я этот паршивый договор Треворусу в глотку заткну! — взревел он.
Ринальд почувствовал, что, счастливо избежав расправы, он вот-вот может превратиться в причину начала открытых военных действий между Аквилонией и Аргосом. Может быть, об этом когда-нибудь станут слагать баллады, но сначала прольются такие реки крови, в которых можно захлебнуться. Несмотря на гордость, которой лэрду было не занимать, по сравнению с такой перспективой просить прощения у аргосского самодержца показалось ему не столь уж немыслимым делом.
— Может быть, его величество Треворус удовлетворится моими нижайшими извинениями? — осмелился он спросить.
— Успокойся хоть теперь-то, — буркнул Конан. — Я сам разберусь.
Вот она, проклятая королевская несвобода!.. В былые-то времена киммериец бы попросту вышиб дух из мерзавца Треворуса за подлый оговор. Но — нельзя, нельзя. Изволь идти, подбирать какие-то слова… там, где и без слов всё ясно.
Глава IX
Наступила новая ночь, однако лэрд, всё еще не в силах успокоиться после предшествующих ей потрясений, снова не мог даже помыслить о сне. Он ощущал нарастающую тревогу и понимал, что это неспроста. Дворец в Мессантии в это время суток наполнялся тенями, шорохами, зловещими звуками, словно был населен незримой нечистью от подвалов до верхних помещений.