Закат и падение Римской Империи. Том 6

Гиббон Эдвард

После битвы при Ярмуке римская армия уже не появлялась в открытом поле, и сарацины могли безопасно выбирать для нападения любой из укрепленных городов Сирии. Они обратились к халифу за указанием, должны ли они идти на Кесарию или на Иерусалим, и, по совету Али, решились немедленно предпринять осаду последнего из этих городов. С мирской точки зрения Иерусалим был первой или второй столицей Палестины; но благочестивые мусульмане чтили и посещали его, вслед за Меккой и Мединой, как храм Святой Земли, освященный откровениями Моисея, Иисуса и самого Мухаммеда. Сын Абу Суфиана был отправлен во главе пяти тысяч арабов с поручением попытаться завладеть городом врасплох или путем мирного договора; но на одиннадцатый день город был со всех сторон окружен всеми военными силами Абу Убайда, который обратился к главным начальникам и к жителям Элии с обычным воззванием: “Здравие и благоденствие всякому, кто идет по настоящему пути! Мы требуем от вас заявления, что есть только один Бог и что Мухаммед посланник его. Если вы этого не сделаете, то соглашайтесь уплачивать дань и впредь состоять под нашей властью. В противном случае я поведу на вас таких людей, которые любят смерть больше, чем вы любите пить вино и есть свиное мясо. И, если угодно будет Господу, я не оставлю вас до тех пор, пока не истреблю тех, кто будет сражаться за вас, и пока не обращу ваших детей в рабов”. Но город был со всех сторон защищен глубокими долинами и утесистыми горами; после того как арабы вторгнулись в Сирию, его стены и башни были тщательно исправлены; самые храбрые из солдат, спасшихся бегством с поля битвы при Ярмуке, нашли там самое близкое убежище, а при защите гроба Господня в душе и туземцев, и иноземцев могли вспыхнуть некоторые искры такого же энтузиазма, какой так ярко пылал в сердцах сарацинов. Осада Иерусалима длилась четыре месяца; не проходило ни одно дня без вылазки или без приступа; военные машины непрестанно действовали с высоты городского вала, а суровая зима была еще более мучительна и губительна для арабов, чем эти машины. В конце концов христиане преклонились перед настойчивостью осаждающих. Патриарх Софроний появился на городских стенах и через посредство переводчика потребовал конференции. После тщетной попытки отговорить халифова наместника от его нечестивого предприятия он предложил от имени народа приличную капитуляцию с тем необычайным условием, что исполнение договора будет обеспечено авторитетом и личным присутствием самого Омара. Этот вопрос обсуждался на совете в Медине; святость осажденного города и мнение Али убедили халифа исполнить желание и его солдат, и его врагов, а простота, с которой он совершил это путешествие, более достойна удивления, нежели та пышная обстановка, которою окружают себя тщеславие и тирания. Завоеватель Персии и Сирии сел на рыжего верблюда, который нес кроме его особы сумку с хлебом, сумку с финиками, деревянное блюдо и кожаный мешок с водой. Повсюду, где он останавливался, все без различия приглашались к участию в его простом обеде, который освящался молитвой и поучениями повелителя правоверных. Но во время этой экспедиции или этого пилигримства его верховная власть проявляла себя в отправлении правосудия; он устанавливал пределы для разнузданной полигамии арабов, защищал данников от вымогательств и жестокостей и, в наказание сарацинов за

роскошь, приказывал снимать с них богатые шелковые одежды и волочить их по земле лицом в грязь. Когда халиф издали увидел Иерусалим, он громко воскликнул: “Господь победоносен. О Боже, ниспошли нам легкое завоевание!” - и, раскинув свою палатку из грубой шерстяной материи, спокойно сел на голую землю. После подписания капитуляции он вступил в город без страха или без предосторожностей и любезно разговаривал с патриархом о религиозных древностях Иерусалима. Софроний преклонился перед своим новым повелителем, шепотом произнося слова Даниила: “И во святилище будет мерзость запустения”. В час молитвы они стояли вместе в церкви Воскресения; но халиф отказался от исполнения благочестивых обрядов и ограничился тем, что молился на ступенях церкви Константина. Он сообщил патриарху основательные мотивы своего отказа. “Если бы я исполнил ваше желание, - сказал Омар, - то мусульмане могли бы впоследствии нарушить условия мирного договора под видом подражания показанному мною примеру”. По его приказанию земля из-под Соломонова храма была приготовлена к сооружению мечети, и во время своего десятидневного пребывания в Иерусалиме он организовал и немедленно ввел порядок управления завоеванными в Сирии землями. Медина могла опасаться, чтобы халифа не привязала к себе святость Иерусалима или красота Дамаска; но ее опасения были рассеяны скорым и добровольным возвращением Омара к гробнице пророка.

Чтобы довершить завоевание Сирии, халиф организовал две отдельные армии; отборный отряд был оставлен под начальством Амра и Йазид в палестинском лагере, а другой, более многочисленный отряд, выступил под предводительством Абу Убайда и Халида к северу с целью напасть на Антиохию и Алеппо. Последний из этих городов, носивший у греков название Берои, еще не приобрел в ту пору громкой известности в качестве столицы провинции или государства, а его население благодаря добровольному изъявлению покорности и ссылке на свою бедность купило на умеренных условиях свою безопасность и свободу своей религии. Но замок, стоявший подле города Алеппо , был построен на высокой искусственной насыпи; все его стороны были так же круты, как спуски в пропасть, и были обложены плитняком, а окружавший его ров мог быть во всю ширину наполнен водою из соседних источников. Гарнизон и после потери трех тысяч человек еще был в состоянии обороняться, а его храбрый наследственный вождь Иукинна убил своего брата - святого монаха, осмелившегося заговорить о мире. Во время четырех-или пятимесячной осады, которая была самой трудной из всех осад, предпринятых в Сирии, множество сарацинов было убито и ранено; их удаление на одну милю от замка не ослабило бдительности Иукинны, и они не навели страха на христиан тем, что обезглавили у подножия замка триста пленников. Молчание Абу Убайда, наконец перешедшее в сетования, известило халифа о том, что терпение осаждающих истощилось и что они утратили надежду овладеть этой неприступной крепостью. “Я огорчен, - отвечал Омар, - постигшими вас превратностями фортуны, но я не дозволяю вам ни в каком случае снимать с замка осаду. Ваше отступление уменьшило бы славу нашего оружия и побудило бы неверных напасть на вас со всех сторон. Стойте перед Алеппо до тех пор, пока Господь не решит исхода борьбы, и добывайте в окрестностях корм для вашей кавалерии. Свои увещания повелитель правоверных подкрепил присылкой волонтеров, которые стали стекаться в лагерь мусульман на конях или на верблюдах от всех арабских племен. В числе их находился Дамес, который был рабского происхождения, но отличался гигантским ростом и неустрашимым мужеством. В сорок седьмой день своей службы он попросил, чтобы ему дали только тридцать человек для попытки овладеть замком врасплох. Халид, знавший его по опыту, засвидетельствовал о его мужестве и посоветовал не отвергать его предложения, а Абу Убайд убеждал своих соотечественников не презирать Дамеса за низкое происхождение, так как, если бы он сам мог сложить с себя обязанности начальника, он стал бы охотно служить под начальством этого раба. Замысел был прикрыт притворным отступлением, и сарацины раскинули свой лагерь на расстоянии почти одной мили от Алеппо. Тридцать смельчаков засели в засаде у подножия горы, и Дамес наконец добыл нужные сведения, хотя и был сильно раздражен невежеством своих греческих пленников. “Да проклянет Господь этих собак, - сказал безграмотный араб, - на каком странном варварском языке они говорят”. В самый темный час ночи он взобрался на стену с той стороны, которую тщательно изучил и на которой или плитняк был менее прочен, или подъем менее крут, или стража менее бдительна. Семеро самых сильных сарацинов влезли друг к другу на плечи, а вся эта колонна держалась на широкой и мускулистой спине гигантского раба. Те из них, которые были впереди, ухватились за нижние части стенных зубцов и влезли на них; они без шума закололи и сбросили вниз часовых, и все тридцать сотоварищей добрались один вслед за другим доверху при помощи развернутых длинных тюрбанов и повторяя благочестивое воззвание: “Пророк Божий, помоги нам и спаси нас!” Дамес смело и осторожно отправился осматривать положение дворца, в котором губернатор праздновал среди шумного веселья свое избавление. Возвратившись к своим товарищам, он напал с внутренней стороны на входные ворота. Они одолели стражу, сняли с ворот запоры, навели подъемный мост и защищали этот узкий проход до той минуты, когда подоспевший на рассвете Халид вывел их из опасного положения и довершил их победу. Иукинна сделался из грозного противника деятельным и полезным новообращенным, а свое уважение к заслугам самых низших подчиненных начальник сарацинов выразил тем, что оставался с армией в Алеппо до тех пор, пока не залечились почетные раны Дамеса. Столицу Сирии все еще прикрывали замок Аазаза и железный мост через реку Оронт. После потери этих важных позиций и после поражения последней римской армии изнеженная Антиохия затрепетала от страха и покорилась. Она спаслась от разрушения уплатой выкупа в триста тысяч золотых монет; но после того, как она была резиденцией преемников Александра, была центром римского управления на Востоке и была украшена, по воле Цезаря, названиями свободной, святой и неприкосновенной, она была низведена, под игом халифов, до второстепенного положения провинциального города .

Слава, которую Ираклий стяжал в персидской войне, была омрачена позором первых годов его царствования и малодушием, которое он обнаруживал в последние годы своей жизни. Когда преемники Мухаммеда обнажили свой меч с целью завоеваний и распространения своей религии, он содрогнулся при мысли о предстоящих бесконечных трудах и опасностях; он от природы был склонен к лени, а когда он достиг возраста немощей и бессилия, в нем уже не могло возгораться влечение к новым геройским подвигам. Чувство стыда и настоятельные просьбы сирийцев не дозволили ему немедленно удалиться с театра войны; но в нем уже умер герой и его отсутствию или его нераспорядительности можно в некоторой мере приписать потерю Дамаска и Иерусалима и жестокие поражения при Аизнадине и Ярмуке. Вместо того чтобы защищать Гроб Господен, он вовлек и церковь, и государство в метафизический спор о единстве воли Сына Божия, и в то время как Ираклий короновал своего сына от второго брака, он спокойно дозволял отбирать самую ценную часть предназначенного этому сыну наследства. В Антиохийском соборе, в присутствии епископов, он оплакивал у подножия Распятия грехи монарха и народа; но его собственное признание поведало всему миру, что сопротивление ниспосланному Богом наказанию было бы делом бесполезным и даже нечестивым. Сарацины были на самом деле непобедимы, потому что их считали непобедимыми, а переход Иукинны на сторону врага, его притворное раскаяние и новое вероломство могли оправдывать подозрение императора, что его окружали изменники и вероотступники, замышлявшие предать и его особу, и его страну в руки врагов Христа. В дни невзгод его суеверие усиливалось предзнаменованиями и снами, и он боялся лишиться своей короны; навсегда простившись с Сирией, он втайне сел на корабль в сопровождении немногочисленной свиты и тем освободил сирийцев от верноподданнической присяги. Его старший сын, Константин, стоял во главе сорока тысяч человек в Кесарии, которая была центром гражданского управления трех палестинских провинций. Но его личные интересы побуждали его возвратиться к византийскому двору, а после бегства своего отца он сознавал свою неспособность сопротивляться соединенным силам халифа. На его авангард смело напали триста арабов и тысяча черных невольников, перебравшихся в середине зимы через снежные вершины Ливана, а вслед за ними быстро наступали победоносные эскадроны, предводимые самим Халидом. Из Антиохии и из Иерусалима мусульманские войска стали наступать и с севера, и с юга вдоль морского берега, пока их знамена не соединились под стенами финикийских городов; Триполи и Тир сдались вследствие измены, и флот из пятидесяти транспортных судов, вступивший без всякого недоверия в один из захваченных сарацинами портовых городов, весьма кстати снабдил их лагерь запасами оружия и провианта. Их военным трудам положила конец неожиданная сдача Кесарии: римский принц сел ночью на корабль, и беззащитные граждане стали просить пощады и внесли выкуп в двести тысяч золотых монет. Остальные города этой провинции - Рамла, Птолемаида или Акка, Сихем или Неаполь, Газа, Аскалон, Берит, Сидон, Габала, Лаодикея, Апамея, Гиераполь, - не осмелились доле сопротивляться воле победителя, и Сирия преклонилась под скипетр халифов через семьсот лет после того, как Помпей отнял ее у последнего из македонских царей.

Осады и сражения шести кампаний стоили жизни многим тысячам мусульман. Эти люди умирали со славой и с готовностью мучеников, а об искренности их верований могут дать понятие следующие слова, сказанные одним арабским юношей, в то время как он навсегда прощался с сестрой и с матерью: “Не прелести Сирии и не преходящие радости этого мира побудили меня посвятить мою жизнь делу религии. Я ищу милостей Бога и его пророка, и я слышал от одного из товарищей пророка, что душа мученика переселяется в зоб зеленой птицы, которая будет есть райские плоды и пить воду из райских рек. Прощайте, мы снова увидимся среди рощ и ручьев, уготованных Господом для его избранников”. Попадавшим в плен правоверным приходилось выказывать пассивную и более трудную твердость характера, и один из двоюродных братьев Мухаммеда прославил себя тем, что после трехдневного голодания отказался от вина и свинины, которые были единственной пищей, предложенной ему неверными с целью ввести его в искушение. Малодушие менее мужественных единоверцев доводило этих неукротимых фанатиков до ожесточения, и отец Амра оплакивал в трогательных выражениях вероотступничество и вечные мучения сына, отказавшегося от обещаний Божиих и от заступничества пророка для того, чтобы спуститься вместе со священниками и диаконами в самые глубокие пропасти ада. Тех более счастливых арабов, которые пережили войну и сохранили свою веру, их воздержанный вождь удерживал от употребления во зло их благосостояния. После трехдневного отдыха Абу Убейд вывел свои войска из Антиохии для того, чтобы предохранить их от заразительного влияния господствовавшей там роскоши, и уверял халифа, что только суровой дисциплиной бедности и труда можно поддержать их религию и их нравственные достоинства. Но строгий к самому себе Омар был добр и снисходителен к своим соотечественникам. Выразив своему наместнику заслуженные похвалы и признательность, он проронил слезу сострадания и, сев на голую землю, написал ответ, в котором слегка прорицал взыскательность Абу Убейда. “Тем, что есть хорошего в этом мире, - писал преемник пророка, - Бог не запретил пользоваться людям верующим и таким, которые совершали добрые дела. Поэтому вы должны бы были дать отдых вашим войскам и дозволить им свободное пользование тем, что есть хорошего в занимаемой вами стране. Те из сарацинов, у которых нет семейств в Аравии, могут жениться в Сирии, а если кто-либо из них нуждается в рабынях, этот может приобретать их при удобном случае”. Победители были готовы пользоваться или злоупотреблять этим милостивым разрешением, но год их триумфа ознаменовался смертностью людей и рогатого скота, и двадцать пять тысяч сарацинов были оторваны от обладания Сирией. Смерть Абу Убейда должна была возбуждать сожаления в христианах, а его соотечественники помнили, что он был одним из тех десяти избранников, которых пророк назначил наследниками рая. Халид пережил своих товарищей тремя годами, и в окрестностях Эмесы показывают гробницу Меча Божия. Его мужество, доставившее халифам владычество над Аравией и над Сирией, поддерживалось убеждением, что Провидение пеклось о нем с особой заботливостью, и пока он носил шапочку, которую благословил Мухаммед, он считал себя неуязвимым среди стрел неверных.

Место первых завоевателей было занято новым поколением их детей и соотечественников; Сирия сделалась средоточием и поддержкой владычества Омейядов, а государственные доходы, солдаты и корабли этого могущественного государства были употреблены на то, чтобы во все стороны расширять владычество халифов. Но сарацины пренебрегали излишеством славы, и их историки редко нисходят до упоминания о тех второстепенных завоеваниях, которые теряются в блеске и быстроте их победоносной карьеры. К северу Сирии они перешли через горы Тавра и подчинили своей власти провинцию Киликию вместе с ее столицей Тарсом, которая была древним памятником могущества ассирийских царей. По ту сторону второго хребта тех же самых гор они разливали не столько свет религии, сколько пламя войны до самых берегов Эвксинского моря и до окрестностей Константинополя. С восточной стороны они проникли до берегов и до истоков Евфрата и Тигра; границы между владениями Рима и Персии, бывшие предметом столь продолжительных споров, навсегда стерлись; стены Эдессы и Амиды, Дары и Низибиса, устоявшие против армий и военных машин Шапура или Ануширвана, были срыты до основания, а для святого города Абгара послание или изображение Христа не могло служить защитой от неверного завоевателя. С запада Сирия граничит морем, и разорение лежащего вблизи от берега небольшого острова или полуострова Арада откладывалось в течение десяти лет. Но Ливанские горы изобиловали строевым лесом; торговля Финикии имела в своем распоряжении множество моряков, и уроженцы степей снарядили и вооружили флот из тысячи семисот барок. Римский императорский флот отступал перед ними от утесов Памфилии до Геллеспонта; но царствовавший в ту пору внук Ираклия был без боя побежден сном и игрою слов . Сарацины сделались хозяевами на море и стали делать хищнические набеги на острова Кипр, Родос и Киклады. За триста лет до начала христианской эры знаменитая, хотя и бесплодная, осада Родоса Деметрием снабдила эту республику материалом и сюжетом для сооружения трофея. При входе в гавань была поставлена гигантская статуя Аполлона, или солнца, которая имела семьдесят локтей в вышину и служила памятником греческой свободы и греческого искусства. Простояв на своем месте пятьдесят шесть лет, колосс Родосский был разрушен землетрясением; но его массивный остов и его громадные обломки лежали в течение восьми столетий разбросанными по земле, и их описывали как одно из чудес древнего мира. Они были собраны старанием сарацинов и проданы одному эдесскому торговцу-еврею, который, как рассказывают, навьючил всю эту медь на девятьсот верблюдов; тяжесть этого материала представляется громадной даже в том случае, если мы включим в нее вес ста колоссальных фигур и трех тысяч статуй, украшавших город Солнца в дни его благоденствия.

III. Завоевание Египта сделается понятным лишь при знакомстве с характером того победоносного сарацина, который был одним из первых людей своей нации в такую эпоху, когда самый ничтожный из его соотечественников возвышался, под влиянием энтузиазма, выше уровня своих природных

дарований. Амр был в одно и то же время и низкого, и знатного происхождения; его мать, принадлежавшая к разряду известных проституток, не могла решить, который из живших с нею в любовной связи пяти курейшитов был отцом ее сына; но этот вопрос был решен, на основании внешнего сходства, в пользу самого старого из ее любовников, Аази. В юности Амр увлекался страстями и предрассудками своих родственников: свои поэтические дарования он употреблял на сочинение сатирических стихов, направленных против личности и против учения Мухаммеда; его ловкостью господствовавшая в ту пору партия воспользовалась для преследования религиозных изгнанников, укрывшихся при дворе эфиопского царя. Но он возвратился из этого посольства тайным приверженцем ислама; из убеждения или из личных интересов он решился отказаться от поклонения идолам и бежал из Мекки вместе со своим другом Халидом, так что мединский пророк имел удовольствие обнять в одну и ту же минуту двух самых неустрашимых поборников его религии. Нетерпеливое желание Амра стать во главе армий правоверных было сдержано Омаром, который посоветовал ему не искать могущества и владычества, так как тот, кто сегодня подданный, завтра может сделаться монархом. Впрочем, два первых Мухаммедовых преемника не пренебрегали его личными достоинствами; они были обязаны завоеванием Палестины его военным дарованиям, и во всех происходивших в Сирии битвах и осадах он обнаруживал вместе с достоинствами вождя храбрость отважного солдата. Когда он посетил Медину, халиф выразил желание осмотреть меч, поразивший насмерть стольких христианских воинов; сын Аази обнажил коротенький и очень обыкновенный палаш, и, заметив удивление Омара, скромный сарацин сказал: “Увы! без руки своего господина меч сам по себе и не более остр, и не более тяжел, чем меч поэта Фаресдака”. После завоевания Египта халиф Осман из зависти отозвал его; но при возникших после того смутах он возвысился из положения частного человека благодаря тому, что был честолюбив и как воин, и как государственный человек, и как оратор. Своей могущественной поддержкой и в делах управления, и на полях сражений он упрочил владычество Омейядов; чувство признательности заставило Муавию возвратить и управление Египтом, и заведование египетской казной преданному другу, который сам собою возвысился над уровнем подданных, и Амр окончил свою жизнь во дворце и в городе, которые были построены им на берегах Нила. Арабы превозносят его предсмертное обращение к детям как образец красноречия и мудрости: он оплакивал заблуждение своей молодости; но если, несмотря на свое раскаяние, он все еще был заражен тщеславием поэта, то он, быть может, преувеличивал язвительностью вред своих нечестивых поэтических произведений.

Из своего лагеря в Палестине Амр двинулся на завоевание Египта, или сюрпризом исторгнув разрешение халифа, или, быть может, не дождавшись этого разрешения. Благородный Омар полагался на своего Бога и на свой меч, которые уже расшатали могущество Хосрова и Цезаря; но сопоставляя ничтожные военные силы мусульман с важностью предприятия, он упрекал самого себя в опрометчивости и внимал советам своих трусливых товарищей. Читатели Корана были хорошо знакомы с высокомерием и величием фараонов, а десятикратного повторения чудес было едва достаточно не для того, чтоб обеспечить победу шестисот тысяч сыновей Израиля, а для того, чтоб доставить им возможность спастись бегством, городов в Египте было много, и они были многолюдны; они были прочно построены и укреплены; один Нил со своими многочисленными рукавами представлял непреодолимую преграду, а римляне должны были упорно защищать житницу императорской столицы. Ввиду таких затруднений повелитель правоверных положился на счастье или на то, что он называл Провидением. Неустрашимый Амр выступил из Газы во главе только четырех тысяч арабов, когда к нему прибыл посланец от Омара. “Если вы еще находитесь в Сирии, - гласило двусмысленное послание, - то отступите немедленно; если же, в минуту получения этого письма, вы уже достигли египетской границы, то подвигайтесь с уверенностью вперед и полагайтесь на помощь Бога и ваших единоверцев”. Амр опасался изменчивости правительственных распоряжений потому, что познакомился с нею на собственном опыте, или, быть может, потому, что ему были доставлены какие-то тайные сведения, - и он продолжал свое наступательное движение до той минуты, когда раскинул свои палатки на территории, несомненно принадлежавшей Египту. Там он собрал своих офицеров, вскрыл письмо, прочел его, с серьезным видом осведомился о названии и географическом положении места, на котором находился, и заявил о своей готовности исполнить волю халифа. После тридцатидневной осады он овладел ал-Фарамой или Пелузием, а этот ключ Египта, как его не без оснований называли, открыл ему доступ внутрь страны до самых развалин Гелиополя и до окрестностей теперешнего Каира.

На западной стороне Нила, на небольшом расстоянии к востоку от пирамид и к югу от Дельты, город Мемфис, имевший сто пятьдесят стадий в окружности, свидетельствовал о величии древних египетских царей. Под владычеством Птолемеев и Цезарей местопребывание правительства было перенесено к берегу моря; древнюю столицу затмили искусства и богатства Александрии; дворцы, а в конце концов и храмы были заброшены и пришли в упадок; тем не менее во времена Августа и даже во времена Константина Мемфис все еще принадлежал к числу самых больших и самых многолюдных провинциальных городов. Берега Нила, которые в этом месте отстоят один от другого на три тысячи футов, были соединены двумя мостами, из которых один держался на шестидесяти лодках, другой на тридцати, а оба они соединялись среди реки небольшим островом Руд, который был покрыт садами и жилищами. У восточной оконечности моста находились город Бабилиун и лагерь римского легиона, охранявшего переход через реку и вторую столицу Египта. Амр со всех сторон окружил эту важную крепость, которую можно было считать частью города Мемфис или Мисрах; в его лагерь скоро прибыло подкрепление из четырех тысяч сарацинов, а громившими городские стены военными машинами он, вероятно, был обязан искусству и усердию своих сирийских союзников. Однако осада продолжалась семь месяцев, и опрометчивые завоеватели были окружены разлившимися водами Нила, которые грозили им гибелью. Их последний приступ был и смел и удачен; они перешли через ров, который был защищен железными клиньями, приставили к стене свои штурмовые лестницы, ворвались в крепость с криками: “Бог Победоносен!” - и оттеснили греков к их лодкам и к острову Руд. Так как эта местность пользовалась удобными сообщениями и с заливом, и с Аравийским полуостровом, то завоеватель предпочел ее Мемфису, который вследствие того обезлюдел; палатки арабов превратились в постоянные жилища, а первая воздвигнутая там мечеть была освящена присутствием восьмидесяти товарищей Мухаммеда. Из их лагеря, раскинутого на восточном берегу Нила, возник новый город, а соседние кварталы Бабилиуна и Фустата, при своем теперешнем упадке, смешиваются под общим названием Старого Мисраха, или Каира, по отношению к которому они составляют обширное предместье. Но название Каира, или Города Победы, в сущности, принадлежит новой столице, которая была основана в десятом столетии халифами из рода Фатимидов. Она мало-помалу удалялась от берега реки, но внимательный наблюдатель может проследить непрерывный ряд зданий от памятников царствования Сезостриса до памятников царствования Саладина.

Однако несмотря на то, что предприятие арабов оказалось и успешным, и прибыльным, им пришлось бы отступить в степь, если бы они не нашли могущественного союзника внутри страны. Суеверия туземцев и их восстание содействовали успехам Александра; они ненавидели своих персидских тиранов, исповедывавших религию магов, - ненавидели за то, что они жгли египетские храмы и удовлетворяли свой святотатственный аппетит мясом бога Аписа. По прошествии десяти столетий та же причина вызвала такой же переворот, и исповедовавшие христианство копты выказали такое же, как и прежде, усердие на защиту непонятного для них религиозного учения. Я уже имел случай говорить о происхождении и об успехах монофизитов и о том, что гонение, которому их подвергал император, превратило эту секту в нацию и восстановило Египет и против императорской религии, и против императорского правительства. Яковитская церковь встретила сарацинов как освободителей, и во время осады Мемфиса велись и тайные, и успешные мирные переговоры между победоносной армией и нацией рабов. Один богатый и знатный египтянин, по имени Мокавкас, скрыл свои религиозные верования для того, чтобы получить должность правителя своей провинции; во время смут, вызванных персидской войной, он стремился к приобретению независимости; присланное Мухаммедом посольство возвело его в звание монарха; но при помощи богатых подарков и двусмысленных комплиментов он отклонил приглашение принять новую религию. Он навлекал на себя гнев Ираклия тем, что употребил во зло оказанное ему доверие; из высокомерия или из страха он медлил изъявлением покорности, а личные интересы побуждали его перейти на сторону сарацинов и положиться на их помощь. На первом совещании с Амром он без негодования выслушал обычное предложение или веровать в Коран, или уплачивать дань, или сражаться. “Греки, - отвечал Мокавкас, - решились сражаться; но я не желаю иметь ничего общего с греками ни в этой жизни, ни в будущей и навсегда отрекаюсь и от византийского тирана, и от его Халкедонского собора, и от его рабов - Мелькитов. Что касается лично меня и моих единоверцев, то мы решились жить и умереть, исповедуя Евангелие и единство естества во Христе. Мы не можем принять откровений вашего пророка, но мы желаем мира и охотно соглашаемся уплачивать его мирским преемникам дань и подчиняться им”. Дань была установлена в размере двух золотых монет с каждого христианина; но старики, монахи, женщины и дети обоего пола, еще не достигшие шестнадцати лет, были освобождены от этого личного налога; копты, жившие и по ту, и по сю сторону Мемфиса, поклялись в верности халифу и обещали трехдневный гостеприимный прием каждому мусульманину, которому придется странствовать по стране. Эта хартия безопасности ниспровергла церковную и светскую тиранию Мелькитов; со всех церковных кафедр стали раздаваться анафемы св. Кирилла, а священные здания вместе с церковным достоянием были возвращены общине яковитов, которые стали невоздержно пользоваться этим моментом торжества и мщения. По настоятельным приглашениям Амра их патриарх Вениамин покинул свое степное пристанище, а после первого с ним свидания любезный араб утверждал, что никогда еще не беседовал с христианским священником, который отличался бы более безупречным характером и более почтенной наружностью. Во время перехода из Мемфиса до Александрии наместник Омара не принимал никаких предосторожностей для своей личной безопасности, полагаясь на усердие и на признательность египтян; при его приближении дороги и мосты тщательно исправлялись, и ему постоянно доставлялись и съестные припасы, и все нужные сведения. Жившие в Египте греки не превышали своим числом и десятой части туземного населения; они не могли устоять против всеобщей измены; их всегда ненавидели, а теперь перестали бояться; судьи стали покидать свои трибуналы, а епископы - свои алтари, и гарнизоны отдаленных городов сдавались восставшим народным массам или вследствие того, что были застигнуты врасплох, или вследствие того, что были лишены подвоза съестных припасов. Если бы Нил не служил путем безопасных и скорых сообщений с морем, то не мог бы спастись ни один из тех, кто по рождению, по языку, по должности или по религии имел что-либо общее с ненавистным именем греков.

Вследствие своего отступления из Верхнего Египта греки собрали значительные военные силы на острове Дельты; естественные и искусственные протоки Нила представляли ряд сильных и удобозащищаемых позиций, и чтобы расчистить путь к Александрии, сарацинам пришлось выдержать в течение двадцати двух дней несколько генеральных сражений и стычек. В летописях их завоеваний осада Александрии была едва ли не самым трудным и не самым важным из их военных предприятий. Первый торговый город в мире был обильно снабжен и средствами существования, и средствами обороны. Его многочисленные жители сражались за самые дорогие человеческие права - за религию и за собственность, а вследствие ненависти, которую питало к ним туземное население, они, по-видимому, были лишены возможности пользоваться благами мира и веротерпимости. Море было постоянно открыто, и если бы Ираклий пробудился из своего усыпления ввиду общественного бедствия, он мог бы беспрепятственно присылать свежие армии из римлян и из варваров для защиты второй столицы империи. Необходимость оборонять окружность в десять миль принудила бы греков разделить их силы, а это обстоятельство было бы благоприятно для военных хитростей предприимчивого врага; но две стороны этого продолговатого четырехугольника были прикрыты морем и озером Мареотида, и каждая из их узких оконечностей представляла фронт длиною лишь в десять стадий. Усилия арабов не были несоразмерны с трудностью предприятия и с важностью цели. С высоты мединского трона взоры Омара были устремлены на лагерь и на город; его голос призывал арабские племена и сирийских ветеранов к участию в борьбе, а блестящая репутация и плодородие Египта усиливали усердие тех, кто желал участвовать в этой священной войне. Желание низвергнуть или изгнать своих тиранов побуждало туземцев усердно содействовать усилиям Амра; пример их союзников, быть может, воспламенил в них некоторые проблески воинственного мужества, а Мокавкас ласкал себя надеждой, что будет похоронен в церкви св. Иоанна Александрийского. Патриарх Евтихий замечает, что сарацины сражались с львиною яростью; они отражали частые и почти ежедневные вылазки осажденных и скоро, в свою очередь, стали нападать на городские стены и башни. При каждом нападении меч и знамя Амра блестели в авангарде мусульман. Однажды он едва не погиб от своей неблагоразумной храбрости; следовавший за ним отряд проник внутрь цитадели, но был принужден отступить, а главнокомандующий вместе с одним из своих друзей и с одним рабом остался пленником в руках христиан. Когда Амр был приведен к префекту, он не позабыл своего достоинства, но позабыл о своем положении; по его высокомерному поведению и энергическому тону его речи неприятель мог догадаться, что это был наместник халифа, и один солдат уже занес свою секиру, чтобы отрубить голову смелого пленника. Он был обязан своим спасением находчивости раба, который внезапно ударил своего повелителя по лицу и гневным тоном приказал ему молчать в присутствии старших. Легковерный грек дался в обман; он внял предложению мирного договора, отпустил своих пленников в надежде, что вместо них будут присланы более важные послы, и узнал свою ошибку лишь тогда, когда раздавшиеся в мусульманском лагере радостные возгласы возвестили о возвращении главнокомандующего и выставили на общее осмеяние наивность неверных. Наконец, после четырнадцатимесячной осады и после потери двадцати трех тысяч человек сарацины одержали верх: греки посадили на суда свои упавшие духом и уменьшившиеся числом войска, и знамя Мухаммеда было водружено на стенах египетской столицы. “Я овладел, - писал Амр халифу, - великим западным городом. Я не в состоянии перечислить его разнообразные богатства и красоты и вынужден ограничиться замечанием, что он заключает в себе четыре тысячи дворцов, четыре тысячи бань, четыреста театров или увеселительных заведений, двенадцать тысяч лавок для продажи растительной пищи и сорок тысяч обложенных данью иудеев. Город был взят вооруженной силой без заключения договора или капитуляции, и мусульмане горят нетерпением воспользоваться плодами своей победы.” Повелитель правоверных решительно отверг всякую мысль о грабеже и приказал своему наместнику беречь богатства и доходы Александрии на общественные нужды и на распространение мусульманской религии; жителям была сделана перепись, и они были обложены данью; на фанатизм и на злобу яковитов была наложена узда, а преклонившиеся под иго арабов мелькиты получили дозволение мирно и спокойно исповедовать свою религию. Известие об этом позорном пагубном событии потрясло физические силы Ираклия, и без того уже приходившие в упадок, и он умер от водяной почти через семь недель после падения Александрии. Во время малолетства его внука жалобы народа, лишившегося своего ежедневного пропитания, заставили византийское правительство попытаться снова овладеть столицей Египта. В течение четырех лет римская эскадра и римская армия два раза занимали гавань и укрепления Александрии. Они были два раза прогнаны мужественным Амром, который, ввиду этой внутренней опасности, поспешил возвратиться из своих дальних экспедиций в Триполи и в Нубию. Но ввиду легкости, с которой неприятель мог делать такие попытки, ввиду его возобновлявшихся нападений и упорного сопротивления Амр дал клятву, что, если ему придется в третий раз загонять неверных в море, он сделает доступ в Александрию со всех сторон таким же легким, как легок доступ в жилище проститутки. Он сдержал свое слово и приказал срыть в нескольких местах городские стены и башни, но, наказывая город, он щадил население, и мечеть Милосердия была воздвигнута на том месте, где победоносный вождь сдержал неистовство своих войск.