Закат Карфагена(Сборник)
Шрифт:
— Что вы сделали! Что вы сделали!.. Ведь вам даны были для вашей услады и хлеб, и мясо, и растительные масла, и все пряности со складов! Я посылала за быками в Гекатомпиль, я отправляла охотников в пустыню!
Голос ее возвышался, щеки зарделись.
Она продолжала:
— Где вы находитесь? В завоеванном городе или во дворце повелителя? И какого повелителя! Суффета Гамилькара, отца моего, служителя Ваалов. Это он отказался выдать Лутацию ваше оружие, обагренное кровью его рабов. Знаете ли вы у себя на родине лучшего полководца, чем он? Взгляните: ступени дворца загромождены нашими трофеями! Продолжайте! Сожгите дворец! Я увезу с собой духа-покровителя моего дома, черную змею, которая спит наверху, на листьях лотоса. Я свистну,
Тонкие ноздри девушки трепетали. Она обламывала ногти о драгоценные камни на груди. Глаза ее затуманились. Она продолжала:
— О бедный Карфаген! Жалкий город! Нет у тебя прежних могучих защитников, мужей, которые отправлялись за океан строить храмы на дальних берегах. Все страны работали на тебя, и равнины морей, изборожденные тонкими веслами, колыхались под грузом твоих жатв.
Затем она стала петь о деяниях Мелькарта [18] , бога сидонского и праотца их рода.
18
Мелькарт (буквально — царь города) — верховное божество в древнем Тире. Почитался у финикиян как основатель и покровитель колоний, дарующий победу над варварами. Некоторые пунические имена образованы от слова Мелькарт, например, Гамилькар, что означает «Мелькарт — мой брат».
Она рассказала о восхождении на горы эрсифонийские, о путешествии в Тартес [19] и о войне против Мазизабала в отмщении за царицу змей:
— Он преследовал в лесу чудовище с женским телом, с хвостом, извивавшимся по сухой листве, как серебряный ручеек. И он дошел до луга, где женщины со спинами драконов толпились вокруг большого костра, стоя на кончике хвоста. Луна кровавого света сверкала, окруженная бледным кольцом, и их красные языки, рассеченные, точно багры рыбаков, вытягивались, извиваясь, до края пламени…
19
Тартес, или Таршиш, — древний торговый город в Испании, расположенный на исчезнувшем к нашему времени острове в устье Гвадалквивира. Вел оживленную торговлю металлами.
Потом Саламбо, не останавливаясь, рассказала, как Мелькарт, победив Мазнзабала, укрепил на носу своего корабля его отрубленную голову.
При каждом всплеске волн голова исчезала под пеной, солнце опалило ее, и она сделалась тверже золота; глаза ее не переставали плакать, и слезы непрерывно капали в воду. Саламбо пела на старом ханаанском наречии, которого варвары не понимали. Они недоумевали, о чем она им рассказывает, сопровождая свои речи грозными жестами. Взгромоздившись вокруг ее на столы, на пиршественные ложа, на ветки сикомор [20] , раскрыв рты и вытягивая головы, они пытались уловить смысл этих странных рассказов, которые мелькали перед их воображением сквозь мрак, словно призраки в облаках.
20
Сикомора — египетская смоковница, дающая плоды вроде винных ягод.
Только безбородые жрецы понимали Саламбо. Их морщинистые руки, свесившись над лирами, дрожали и время от времени извлекали из струн мрачные аккорды. Они были слабее старых женщин и дрожали так от мистического возбуждения, а также от страха, который вызывали в них солдаты. Варвары не обращали на них внимания; они слушали поющую деву. Никто не смотрел на нее так пристально, как молодой
Он случайно попал на пир, — отец поселил его в доме Барки, по обычаю царей, посылавших своих сыновей в знатные семьи, чтобы таким образом подготовить союзы.
Нар Гавас жил во дворце уже шесть месяцев, но он еще ни разу не видел Саламбо; сидя на корточках, опустив бороду на древки своих дротиков, он разглядывал ее, и его ноздри раздувались, как у леопарда, притаившегося в камышах.
По другую сторону столов расположился ливиец огромного роста с короткими черными курчавыми волосами. Он снял доспехи, и на нем была только военная куртка; медные нашивки ее раздирали пурпур ложа.
Ожерелье из серебряных полумесяцев запуталось в волосах на груди. Лицо было забрызгано кровью. Он сидел, опершись на левый локоть, и улыбался широко раскрытым ртом.
Саламбо прекратила священные напевы. Она стала говорить на всех варварских наречиях и с женской чуткостью старалась смягчить гнев солдат. С греками она говорила по-гречески, а потом обратилась к лигурам, к кампанийцам, к неграм, и каждый из них, слушая ее, находил в ее голосе сладость родины. Увлеченная воспоминаниями о прошлом Карфагена, Саламбо запела о былых войнах с Римом. Варвары рукоплескали. Ее воспламеняло сверкание обнаженных мечей; она вскрикивала, простирая руки. Лира ее упала, и она умолкла; затем, прижав обе руки к сердцу, она несколько мгновений стояла, опустив веки и наслаждаясь волнением солдат.
Ливиец Мато наклонился к ней. Она невольно приблизилась к нему и, тронутая его восхищением, налила ему, чтобы примириться с войском, длинную струю вина в золотую чашу.
— Пей! — сказала она.
Он взял чашу и поднес ее к губам, но в это время один из галлов, тот, которого ранил Гискон, хлопнул его по плечу с веселой шуткой на своем родном наречии. Находившийся поблизости Спендий взялся перевести его слова.
— Говори! — сказал Мато.
— Да хранят тебя боги, ты будешь богат. Когда твоя свадьба?
— Чья свадьба?
— Твоя! У нас, — сказал галл, — когда женщина наливает вино солдату, она тем самым предлагает ему разделить ее ложе.
Он не успел кончить, как Нар Гавас, вскочив, выхватил из-за пояса дротик и, упираясь правой ногой в край стола, метнул его в Мато.
Дротик просвистел между чаш и, пронзив руку ливийца, так сильно пригвоздил ее к скатерти, что рукоятка его задрожала в воздухе.
Мато быстро высвободил руку; но на нем не было оружия. Подняв обеими руками стол со всем, что на нем стояло, он кинул его в Нар Гаваса, в самую середину толпы, бросившейся их разнимать. Солдаты и нумидийцы так тесно сгрудились, что не было возможности обнажить мечи. Мато продвигался, нанося удары головой. Когда он поднял голову, Нар Гавас исчез. Он стал искать его глазами. Саламбо тоже не было.
Тогда он взглянул на дворец и увидел, как закрылась наверху красная дверь с черным крестом. Он ринулся туда.
На виду у всех он побежал вверх по ступеням, украшенным галерами, потом мелькнул вдоль трех лестниц и, достигнув красной двери, толкнул ее всем телом. Задыхаясь, он прислонился к стене, чтобы не упасть.
Кто-то за ним следовал, и сквозь мрак — огни пиршества были скрыты выступом дворца — он узнал Спендия.
— Уходи! — сказал ливиец.
Раб, ничего не ответив, разорвал зубами свою тунику, потом, опустившись на колени около Мато, нежно взял его руку и стал ощупывать ее в темноте, отыскивая рану.