Закат КенигсбергаСвидетельство немецкого еврея
Шрифт:
Неподалеку от меня стоял мальчик, очень похожий на меня, когда я был в том же возрасте, и читал свой отрывок из Торы. Свиток лежал на красивом покрывале из голубого бархата. Тесным кругом стояли раввин, кантор и, по-видимому, родственники и друзья. Все были закутаны в белые талесы. И тут это произошло: вопреки моей воле время потекло вспять, и иерусалимская реальность, благодаря этому трогательно серьезному мальчику, обернулась моим собственным кенигсбергским прошлым. Это я стоял сейчас перед Торой, и из глубин души на меня хлынул такой поток прежних чувств — радости, боли, сомнения, что я перестал владеть собою и залился слезами. Их горечь свидетельствовала о том, что мои раны не затянулись, что им никогда не
Рут Ауэрбах, в прошлом Улла Пик, и Тамар Пелед, в прошлом Ханнелоре Винтерфельд, устраивают в Израиле встречу бывших учеников кенигсбергской еврейской школы. Многие выехали в Палестину еще в середине тридцатых годов. От меня хотят услышать, каким был конец школы. Маленькая, уютная комнатка в кибуце Мааган-Михаэль до отказа заполнена людьми: девять бывших учеников, их жены и мужья. Мы начинаем вспоминать прошлое, и тут обнаруживается, что сейчас 9 апреля, 18 часов, т. е. тот же день и час, когда Лаш, комендант города-крепости Кенигсберг, подписал свою запоздалую капитуляцию. Иначе говоря, мы собрались в час гибели прусского Кенигсберга, нашей общей родины, которую мы и наши родители так любили.
Встреча чрезвычайно волнует меня, кажется невероятной. Она слишком коротка, чтобы узнать обо всем, что мне хотелось, и самому поведать о том, что интересовало остальных. И все же каждый рассказывает историю своего спасения, и нам удается поговорить обо всех, чьи имена мы еще помним. Встреча, состоявшаяся после сорока пяти — пятидесяти лет разлуки, это уже встреча «в конце пути», и она стала часом поминовения убитых родственников, друзей, учителей и школьных товарищей.
Разумеется, самое важное, самое главное в жизни это забота о будущем детей и внуков. Нельзя забывать, что мы и только мы отвечаем за то, в каких условиях им предстоит жить. Но чтобы быть достойными этой высокой задачи, следует знать прошлое и бережно доносить до живых память об ушедших. Ей и посвящена настоящая книга.
Приложения
К седьмому немецкому изданию
Это никогда не должно повториться!
Каждый должен понять, что в эпоху существования невообразимо ужасного оружия массового уничтожения нужно сделать войну между отдельными нациями невозможной. «К вечному миру» — так более чем двести лет тому назад кенигсбергский философ Иммануил Кант назвал свое сочинение, в котором изложил концепцию будущего многонационального государства — главного шага на пути «к вечному миру». В этом государстве отдельным нациям надлежит вести себя подобно совершеннолетним гражданам федеративной республики. Создание такого многонационального государства — пока еще не поздно — я считаю наиважнейшей задачей ныне живущих.
Эпоха, когда война являлась продолжением политики иными средствами, должна безвозвратно уйти в прошлое. Следует отказаться от практики подготовки исполнительных солдат и, в частности, от прославления завоевательных войн, результатом которых были территориальные приращения, от чествования так называемых великих побед в жестоких битвах и от представления, что способность убивать есть мужская добродетель. Все приобретенное путем насилия и в ущерб другим народам всегда служит причиной для нового насилия, нового проявления ненависти.
Всеобщее взаимодействие ведет к миру, национальное противостояние к войне!
Отзывы читателей
На предыдущие издания книги я получил более четырехсот волнующих отзывов, в которых порою описываются невероятные судьбы. Их авторы не могут спокойно вспоминать о перенесенных страданиях.
На склоне лет понимаю, что мы, чего доброго, и без войны способны разрушить важнейшую основу нашего существования — природу. Большой ошибкой представляется мне и создание по-детски упрощенного образа Бога и самонадеянного образа человека. Нам приходится расплачиваться и за то, что, персонифицировав Бога («Отче наш, иже еси на небеси»), мы десакрализовали природу, и за то, что, объявив человека богоподобным, сами себе помешали разглядеть в его натуре опасные, разрушительные тенденции во всей их полноте. Разумеется, есть в человеке и благотворное, созидающее начало. Но мы, люди, всего лишь крохотная, хотя, возможно, и нетленная, частичка некоего, пока еще непостижимого, чудесного целого — перед которым я благоговейно склоняюсь.
«Никакой иной, кроме Бога, субстанции не может существовать и не может мыслиться» (Бенедикт Спиноза).
Февраль 2001 года.
Письмо
1 сентября 1987 года.
Дорогой Менахем, дорогая Шошана,
своей столь быстрой и спонтанной реакцией на рукопись моей книги вы доставили мне немалую радость, не знаю, как вас и благодарить. Признателен Шошане за комплименты, а также за все исправления и комментарии. Но больше всего меня порадовало то, что вы назвали мою книгу «реквиемом по небольшой, но прекрасной общине». Именно это я и хотел написать.
Однако Менахем задает некоторые вопросы относительно моего «самоопределения», на которые мне, признаюсь, ответить нелегко. Для этого мне вновь придется мысленно вернуться туда, откуда я давным-давно ушел. Ныне я считаю, что точное самоопределение есть своего рода духовная униформа. А униформы часто служат лишь для того, чтобы отличать друга от врага. Но моими врагами являются не определенные группы людей, а присущие всем людям деструктивные начала. (Далее я попытаюсь это пояснить.)
Ты спрашиваешь: «Кто он ныне, Михаэль, бежавший в 1948 году от Сталина: лишившийся корней житель Восточной Пруссии иудейского вероисповедания со всем тем, что повлек за собою этот статус в эпоху нацизма, или же еврей, обретший наконец свое истинное и окончательное „я“?» Жителем Восточной Пруссии, лишившимся корней, я был, вероятно, еще в Берлине.
Там я ощущал тоску по прекрасным восточнопрусским ландшафтам и морю. Но город Кенигсберг погиб. Под грудой развалин остались погребены катастрофы и трагедии, о которых я вспоминаю лишь с содроганием. Погребены и прекрасные воспоминания детства. После всего пережитого годы учебы в Берлине казались мне даром небес и вторым рождением. Как мы были благодарны судьбе за то, что уцелели! И благодарен я был все тому же, кого благодарил во времена тяжких испытаний, а им уже давно был не один только Бог евреев. Признаю, что эпизод с бар-мицвой у иерусалимской Стены плача обнаружил мою глубинную связь с иудаизмом, но все же в мыслях я унесся далеко от предписанной набожности, обрядов и правил.