Закат викинга

Триз Генри

– Хокон Красноглазый уже отчалил от берега, – опасливо заметил раб. – Тебе пришлось бы оседлать лебедя, если ты хочешь догнать его. Нам следует поспешить в деревню, чтобы спасти то, что еще можно спасти. Я маленький человек, я раб, а не воин, но я осмеливаюсь подать вам этот совет.

– Мне уже сорок лет, – заметил Харальд. – Я надеялся, что смогу дожить свой век в покое. Мне думалось, я уже покончил с мореплаванием, вернувшись из Миклагарда. Но теперь я вижу, что мне придется снова обнажить свой меч, если только рука моя сможет его удержать.

Раб бросил взгляд

на крепкие руки и могучие плечи Харальда, но не проронил ни слова. Он уже научился держать язык за зубами, когда воины вели свои высокопарные речи.

– Клянусь этой коровой и ее теленком, я буду гнать Хокона до самого края света, а затем водружу на полке в своем доме его отполированный череп. Пусть он поулыбается, глядя на то, что сотворил со мной.

Груммох, который прожил уже много лет с норвежцами на берегах фьорда и перенял их обычаи, сказал:

– Когда я встречусь с берсерками Хокона, они спросят друг у друга, что это так гремит гром и откуда взялась ослепительная молния? Конечно, если их головы уцелеют на плечах и им будет чем спрашивать.

– Поспешимте, хозяева, – торопил Янго Беспортошный. – Еще будет время потрясать копьями и грызть ободки щитов, когда вы увидите, какие дела ждут своего отмщения.

Он помчался по скользкой дороге к деревне, и те двое рванулись за ним, на этот раз не считая для себя позором следовать за рабом.

2. ОТПЛЫТИЕ

Раб описал все точно. Из тридцати семи домов уцелели только шесть. И ни одного гумна, ни одного амбара.

Харальд взглянул на старых и малых, неподвижно лежавших на земле. Их уже больше не пугал боевой топор.

– Назвать это страшным делом, – сказал он мрачно, – это все равно что ничего не сказать, просто выдохнуть разогретый воздух. С этого часа слова говорить будет не рот, а меч. Где моя семья?

Раб отвел его туда, где Аса дочь Торна сидела на земле, рыдая и раскачиваясь, как маятник. Оба ее сына лежали на соломенном тюфяке. Раны их были прикрыты целебным мхом.

Харальд осторожно приподнял мох и взглянул на раны.

– Мои сыновья сражались как настоящие воины, – проговорил он наконец. – Их раны заживут, хвала Одину, они хорошо обработаны.

– Мальчики в десять и двенадцать лет не должны бы знать, что такое раны, – проговорила Аса сквозь слезы.

– Аса, любовь моя, – обратился к ней Харальд ласково, – уж не ждешь ли ты, что я стану плакать как жалкий раб или женщина? Старому медведю не по душе, когда медвежат погрызет волк. Но он понимает, что мало проку сидеть и выть, задрав морду к небесам. Он твердо знает, что за палец он должен оттяпать руку, а за руку – голову. Старый медведь выследит волка и за все с него взыщет, потому как Хокон Красноглазый изгнан и живет вне закона, потому как он волчья голова и не предстанет перед тингом, чтобы получить по заслугам. Его нельзя приговорить к плате за пролитую кровь. Поэтому он должен будет заплатить

своей собственной головой.

Аса снова разрыдалась и прикрыла лицо передником, чтобы никто не видел, как плачет жена викинга.

Когда другие мужчины вернулись в деревню с охоты, Харальд сказал им:

– Маленькое несчастье случилось, пока вы гонялись по лесам за зайчиками. Деревня сгорела дотла по оплошности Хокона Красноглазого, а ваши семьи в это время развлекали его берсерки. И похоже он так расстроился, что причинил нам эту неприятность, что удалился, повесив голову от стыда.

Молодой воин, подверженный припадкам страшного возбуждения, выскочил вперед и разорвал на себе рубашку. Его грудь и руки до локтей были покрыты глубокими шрамами.

Он потряс тяжелым боевым топором, который держал в правой руке так, точно это был не топор, а бузинная веточка.

– Клянусь Тором и Одином, – вскричал он, – я не буду знать покоя до тех пор, пока не покрою голову Хокона еще большим позором!

– Вот тут ты не прав, друг мой, – твердо проговорил Харальд. – На эту награду претендую я. Я сказал это первый, раньше тебя.

Юный берсерк опустил глаза перед грозным вождем, но шепнул стоящему по соседству воину, что, мол, Харальд должен сам ловить свою удачу, когда они встретятся с Хоконом Красноглазым, потому что в таком деле у людей равные права, что у вождей, что у простых воинов.

Некоторое время спустя викинги вывели свой корабль из бухты, где он был спрятан в зарослях папоротника и дрока, и стали внимательно смотреть, не требовалось ли его заново просмолить.

Гудбруд Гудбрудссон сказал:

– Там, где крепится руль, надо бы проконопатить, Харальд Сигурдссон, но мы не можем терять время. В конце-концов у нас есть шлемы, чтобы отчерпать воду. Они сойдут за ведра.

– Я заткну течь собственным пальцем, если уж дело до этого дойдет, Гудбруд Гудбрудссон, – сказал Харальд. – Закинь на борт сушеного мяса, ячменного хлеба и пару бочонков пива, и мы отправимся в плавание. Человеку нужна пища, раз он собирается платить долги топором и мечом.

Прежде чем подняться на корабль, он нежно поцеловал Асу и сказал, что оставит ей двадцать человек охраны, которым также поручит построить временное убежище для оставшихся в живых.

Он добавил, что постарается вернуться дня через три, потому что его шестьдесят воинов вполне способны заплатить долг Хокону Красноглазому и восьмидесяти берсеркам.

– Человек, у которого меч заострен жаждой мщения, равен четырем, что сожгли дома и амбары, – прибавил он, пристегивая к ремню железного друга – меч по имени «Миротворец».

– На тебе ли твоя шерстяная рубаха, муж мой? – спросила Аса. – По фьордам гуляют холодные ветры, и на что будет годен вождь, если на него нападет простуда?

– Скоро я согреюсь, размахивая мечом, любовь моя, – ответил Харальд.

Когда он склонился над своими сыновьями, Свеном и Ярославом, мальчики улыбнулись ему.

– Пусть Один пошлет крылья твоему кораблю, отец.

– Он благословил меня двумя ястребятами, в то время как у многих имеются только цыплята, – отозвался Харальд.