Заклинатель змей
Шрифт:
— Как знаешь. Я свое дело сделал.
…На следующий день, во второй половике, Музафар опять постучал в калитку — уже громко и уверенно.
Сел на край помоста, отирая, как вчера Омар, холодный пот.
— Ну?
— Караван… разграблен. Четверых из охраны убили. О, мой ученый друг! — Он прослезился. — Ты спас меня от страшной беды. Теперь я — ни шагу без тебя, без твоих мудрых советов… — И он, к изумлению Омара, отсчитал ему… еще пять динаров.
***
Через несколько дней в к: литку вновь постучали. Негромко
Сбоку от него кто-то всхлипнул. Омар взглянул направо, вниз и обнаружил на привратной скамейке другую фигуру в чадре, тонкую, маленькую. Плачет. Он присел перед ней на корточки, осторожно раздвинул чадру. О боже! Мокрые от слез, в густых мохнатых ресницах, изумительно зеленые глаза. Как хризопразы, только что вынутые из морской воды.
— Ты кто?
— Фе… Ферузэ.
— Какая такая еще Ферузэ?
— Я деревенская! — Она громко разрыдалась. — Мне в городе негде жить…
— Тихо, тихо! Не шуми на улице. — Он завел ее во двор, усадил на помосте.
— Старуха Айше обманом завлекла меня к себе, — рассказала она, содрогаясь. — Три дня я была у нее. Когда узнала… убежала. Я дочь порядочных родителей. Как я дойду теперь до дому? У меня ни фельса денег. Одна сердобольная женщина… показала твой дом. Может, приютишь хоть на несколько дней?
И она скорчилась на помосте, сотрясаясь от безутешных рыданий.
— Ох, не реви! Сбрось свои дурацкий балахон, покажись.
Она мигом стянула чадру, — и перед Омаром предстало нечто крохотное, с детским телом и взрослым лицом, козлиными тонкими ножками. Тут и разглядывать нечего. Одни глаза — огромные, ярко-зеленые. Таких и не бывает у людей. Это ведьма.
— Н-да… — Омар озадаченно взъерошил свою черную, без единой сединки, короткую бороду. — Из какого же ты селения?
— Из-под Серахса.
— Н-да… Далековато.
— Я еще и старухе должна осталась.
— За что?
— За проезд, одежду, еду и ночлег.
— Сколько?
— Де… десять динаров.
— Н-да… Многовато. Она знает, что ты у меня?
— Нет! Откуда? Не знает.
— Узнает. Есть хочешь?
Встрепенулась:
— Хочу! С утра голодная.
У него как раз поспел на кухне мясной суп с овощами.
— Ячменную водку, конечно, ты пить не будешь. Но чистого вина хлебнешь?
— Если господин дозволит.
— Пей. — Он налил ей полную чашу.
Через какой-нибудь час, ополоснувшись и натянув атласные штаны, она уже по-хозяйски обходила его большой унылый дом.
— Ну, как?
— Пусто! — Она сморщила маленький птичий носик. — А еще — поэт. Постель, коврик, столик да книги. Везде книги! Одни книги. Ты убери их и спрячь. Не люблю.
— А что ты любишь?
— Я люблю сладкое.
Омар — покорно:
— Уберу,
Не успела войти, оглядеться, как уже начинает навязывать ему свои вкусы. И не хочет знать о его вкусах. Он, к примеру, терпеть не может липких сладостей. Захочется сладкого — ест дыню, груши, виноград, черешню. Ну, ладно. Все равно она но душе Омару.
— Говорят, ты получал при царе Меликшахе десять тысяч динаров в год.
— Получал, — вздохнул Омар.
— Где же они? У тебя двор и стены должны быть выложены золотыми монетами.
— Где? — вздохнул Омар. И произнес с печалью:
Рыба утку спросила: "Вернется ль вода,
Что вчера утекла? Если — да, то — когда?"
Утка ей отвечала: "Когда нас поджарят,
Разрешит все вопросы сковорода". Видно, и впрямь ему надо было сберечь для себя тысяч двадцать-тридцать. Но разве он мог тогда предвидеть, что очень скоро останется ни с чем? Ах, этот Звездный храм…
Омар — смиренно:
— Я… я их пропил.
Ферузэ — решительно:
— Больше ты не будешь пить! Слышишь? Я запрещаю. Омар усмехнулся. Забавно! Она. Ему. Запрещает. Видно, не совсем в своем уме эта девка.
— Ничего, кроме воды! Разве мало тебе одной меня? Ого! Она хочет собой заслонить от него весь белый свет, Нет, это не деревенские замашки. Когда и где успела нахвататься? Пожалуй, куда больше трех дней пробыла у старухи Айше. Куда больше.
— Денег-то нет? А еще — поэт…
— Разве поэт, — грустно сказал Омар, — фальшивомонетчик, чтобы купаться в деньгах? Есть, конечно, поэты, которых можно отнести к разряду фальшивомонетчиков. Те, кто пишет в угоду властям пустые скороспелки. Настоящий поэт — человек трудовой и, значит, бедный.
— Кончай свою дурную, беспутную жизнь! Если хочешь, чтобы я у тебя осталась. Ступай на базар. Ты ведь грамотный? Откроешь лавку, будешь прохожим писать прошения. И тем зарабатывать на жизнь. Что мне из того, что ты знаменитый поэт? Будь хоть базарным носильщиком, но человеком порядочным.
…Миг! Он мелькнул, опасный миг, когда эта козявка, вместе с нарядной чадрой, атласными штанами и уоогим узелком своим чуть не очутилась, кувыркаясь, на улице, в дорожной пыли. Базарный завсегдатай, носильщик, вор, наркоман — человек порядочный, потому что молится богу и каждый вечер приносит горсть приторных сладостей. А поэт, выходит, нет.
Н-но… перетерпим и это. После стольких дней одиночества он боялся ее упустить. И жалел ее. Куда она пойдет? Пропадет. Опять к старухе Айше?
***
Омар, чтобы ее прокормить, объявил через соседей, что лечит больных на дому. Сперва недоверчиво, робко, затем, распознав действительно дельного лекаря, охотней, смелей, — потянулись хворые к нему со всех сторон. Лечил он их, в основном, отваром из редких растений и мазями, приготовленными из тех же целебных трав. И, конечно, ячменной водкой: