Заклятие Лусии де Реаль (сборник)
Шрифт:
– Ничего, – Мона нежно пожимает локоть Эдвина. – Со свадьбой можно и повременить. А можно и вообще без свадьбы…
– Можно, конечно, и повременить… Можно все, – соглашается Эдвин. – Но хотелось бы, чтобы было все как у людей. Чем мы хуже других?
Молодые люди стоят неподалеку от «Причала моряка», под старой акацией. У их ног на тротуаре дрожит синяя зыбкая тень. В листьях акации беззаботно чирикают воробьи.
В открытом окне трактира показывается в белых кудряшках голова Люси.
– Привет, Эдвин! – машет толстушка рукой. – Что-то очень уж скоро ты вернулся к своей Моне!
– Что поделаешь, –
– Может, зайдешь перекусишь? – спрашивает Мона, когда голова Люси скрывается в темном проеме окна.
– Нет, Мона. Спасибо! Пойду домой. Мать наверняка уже успела увидеть «Дуката». Думает там невесть что. Увидимся, как обычно, вечером на нашем месте.
Я видел это судно!
Морион – типично южный приморский город: шумный, пестрый и бестолковый. Впрочем, городом его можно назвать с большой натяжкой. В Морионе, во всяком случае в большей его части, нет и намека на планомерную застройку. Он вольно и живописно раскидан на склонах холмов, со всех сторон обступающих залив, похожий на пузатую бутыль с узкой горловиной. Иной раз кажется, что какой-то младенец-великан взял да, играючись, понатыкал где попало и как попало на этих холмах, среди деревьев, кустов и ручейков белые игрушечные домики, крытые красной черепицей, а уж потом люди, чтобы как-то общаться, соединили эти домики узкими кривыми улочками с неожиданными поворотами и тупиками, вырубленными в камне крутыми ступеньками, а кое-где и подвесными переходами.
И только внизу, на западном, дугообразном берегу бухты, можно обнаружить некоторые признаки города. Там вдоль широкой асфальтированной Набережной тянется длинный ряд большей частью старинных двух-трехэтажных домов самых разнообразных архитектурных стилей и школ. Знаток истории этой самой архитектуры без особого труда определил бы, что в Морионе в разное время хозяйничали и строили дома испанцы и англичане, французы и арабы, голландцы и итальянцы, греки и китайцы и даже выходцы из Африки. Дома стоят, тесно прижавшись друг к другу, и не всегда можно определить, где кончается один и начинается другой.
В бухте, вдоль Набережной теснятся сотни лодок, катеров и яхт. Можно подумать, что каждый взрослый житель Мориона является обладателем какой-нибудь плавающей посудины. Впрочем, предположение это не такое уж и далекое от истины.
Восточный берег бухты занимают постройки иного типа: низкие, длинные и закопченные. Это доки, судоремонтные мастерские, склады и пакгаузы. Между ними там и сям торчат подъемные краны со своими протянутыми в разные стороны железными руками. Это портовая часть Мориона.
Порт такой же пестрый и шумный, как и город. У его причалов и пирсов можно одновременно увидеть самый современный, сверкающий белизной теплоход и всю в черепичной пыли шхуну; грязный, устало пыхтящий буксир и словно сошедший со старинной гравюры стремительный клипер; изящное судно на воздушной подушке и танкер – длинный и черный, как гаванская сигара.
Под стать городу и порту и население Мориона. В этом поистине интернациональном стотысячном городе живут потомки и представители множества населяющих планету народов. Живут, в отличие от некоторых стран с более однородным населением, в мире, дружбе и согласии. Узнав из газет или радио
Дело, наверное, в том, что морионцы давно перестали делить людей по национальностям и вероисповеданиям. Им совершенно безразлично, турок ты или португалец, грек или француз, католик или мусульманин. Морионцев прежде всего интересует, что ты за человек: хороший или плохой, умный или глупый, работящий или лодырь.
Вот почему здесь никогда не бывает межнациональных или межрелигиозных распрей. Ничего подобного не может вспомнить даже местная достопримечательность Пат Макинтош. А Пат Макинтош прожил в этом городе ни много ни мало сто одиннадцать лет!
Словом, населяет город народ доброжелательный, приветливый и жизнерадостный. Недаром среди моряков Морион слывет самым гостеприимным портом в мире.
Эдвин Трамп живет в западной части города. Небольшой двухэтажный дом из желтого известняка, в котором он с матерью вот уже больше двадцати лет занимают маленькую квартирку, стоит почти на самой вершине одного из холмов, окружающих бухту. Бухта отсюда, как, впрочем, и весь город, раскинувшийся вокруг нее амфитеатром, видна, как на ладони. Этим очень дорожит Эдвин. Он считает, что с местом жительства ему крупно повезло.
Эдвин выходит из дому, когда заметно подуставшее за день солнце, отдав все без остатка тепло земле, скрывается для ночного отдыха за виднеющимися вдали холмами Соларе и на Морион начинают стремительно опускаться синие сумерки. Со стороны хребта Рохо потягивает едва ощутимым ветерком. Он приносит в город запах нагревшихся за день камня, хвои и цветов.
Новый человек и днем может запросто заблудиться в хаотичном лабиринте улочек и проулков Мориона. Эдвин же знает этот лабиринт как свои пять пальцев и даже в потемках идет по ним уверенно, словно передвигается по собственной комнате.
Когда Эдвин приближается к центру, которым с незапамятных времен является Набережная, на улицах зажигается электричество, и город мгновенно преображается. Сотни огней в домах, в порту, на Набережной, на кораблях, отразившись и умножившись в бухте, словно по мановению волшебной палочки придают городу феерический, волшебный вид. Он становится наряднее, праздничнее и одновременно таинственнее и даже загадочнее.
До условленного часа остается несколько минут, но Мона уже на месте их постоянных встреч. Она сидит, накинув на плечи белую шаль, на дальней скамейке крошечного скверика, позади дома, в котором девушка живет.
Дом этот в Морионе знают все: он один из старейших в городе. На его фронтоне, которым дом смотрит на Набережную, выложена цифра «1709» – год постройки.
В отличие от ярко освещенной Набережной, в сквере почти темно и совершенно тихо. Он лишь слегка освещается падающим из окон светом, и сюда едва проникает шум с Набережной, на которой по вечерам собираются толпы веселящихся людей, где постоянно звучат музыка, песни, смех и ни на минуту не умолкает говор.
– Похоже, сегодня акула проглотила кита! – с деланым удивлением восклицает Эдвин, остановившись позади Моны.