Заклятие немоты
Шрифт:
Меж королевских кресел подобострастно пригнулся к траве столик на коротких ножках. Его полированную ореховую поверхность украшали васильки из серебра и аметистов, хотя разглядеть их было бы трудно под роскошной посудой. Серебряные блюда, чаши из цельного хрусталя, дорогие потиры, увитые изумрудным виноградом, в изобилии переполняли уже не поддельные, а самые настоящие спелые плоды. В золотых кубках искрились соки, как и в перевернутом боевом шлеме, небрежно оставленном у корней дерева, рядом со сверкающим мечом, рукоять которого оплетали серебристые листья.
Поляну усеивали сокровища, рассыпанные из многочисленных шкатулок и ларцов,
В папоротниках блестело жгучее золото и вспыхивало серебро, словно листья, оброненные неведомыми деревьями: то были монеты, что пригоршнями разбросал Сианад в порыве чисто детской радости.
Сам рыжий великан восседал сейчас на маковом троне, разговаривая с Имриен, которой, как нетрудно догадаться, принадлежало кресло с лилиями. Эрт опустошил серебряный чеканный кубок и бросил его на траву. Руки Сианада затанцевали в воздухе, сопровождая каждое слово подобающим знаком.
— Мы с тобой (он указал на себя и на нее) богаты, как (указательные пальцы развернулись в противоположные стороны, затем соединились, правая ладонь взлетела вверх и сжалась в кулак) все (правая рука описала широкую петлю) грязные (суставы пальцев зашевелились под подбородком) двурушные (указательный палец прижался к подбородку) жирные свиньи (большой и мизинец неуклюже «зашагали» по перевернутой ладони правой руки, пальцы которой затем согнулись и опять поднялись к подбородку), эти торговцы из Луиндорна (руна «Л» и имитация пересчитывания денег), вместе взятые (кулаки описали над землей круг по часовой стрелке)!
Эрт откинул голову и расхохотался. Потом устроился поудобней на троне, выложенном пучками травы для удобства, поднял до краев полный кубок и пригубил его, довольно разглядывая девушку поверх игристого рубинового сока. Имриен почти безошибочно повторила каждый жест.
— Ты забыла сказать «жирные», — поправил Сианад и пошел проверить содержимое шлема, которое, как он от души надеялся, должно было вскоре забродить и превратиться во что-нибудь покрепче.
Девушка, вся расцветшая от сознания своего успеха, откинулась на спинку трона и принялась подбрасывать монетки. Те крутились в солнечных лучах: свет — тьма, свет — тьма… Имриен никогда еще не держала в руках золота, по крайней мере насколько себя помнила.
Одно ужасное мгновение ей все-таки пришлось пережить: надо же было, шагнув наружу, принять рев водопада за рычание оборотней, а вспугнутого товарища — за кровожадного людоеда!.. Зато с тех пор оба радовались, как дети. А опасность — куда от нее деться, так даже увлекательнее, да и свыклись они с опасностью за время своих странствий. Имриен с наслаждением вспоминала выражение лица эрта в тот момент, когда он признал ее. Несуразная статуя с игральной доски, ни дать ни взять! Рука с дубинкой застыла в воздухе, челюсть отвисла… И вот оружие полетело на пол, а с губ Сианада сорвались отборные эртские обороты речи. Долго же пришлось ждать от него первых вразумительных слов, хотя, пожалуй, он и сейчас еще не в себе!
Когда друг кинулся в сокровищницу, девушка заметила, что он сильно хромает. Причина стала известна ей немного позже, когда эрт, смущаясь, поведал о том, как пытался искать
Потом, правда, была еще неприятная минута. Имриен вышла на свет с красивым серебряным канделябром в руках, и тут нечто подхватило ее и рывком подняло в воздух. В ушах засвистело, дух занялся от ужаса; лишь теперь девушка сообразила, что перепутала «серебро» с силдроном. Она разжала пальцы и ухнула вниз с головокружительной высоты в несколько футов. Эрт неловко поймал Имриен, непочтительно поставил на землю и тут же отчитал:
— Думать надо, что выносишь! Там же все полы из андалума! Мало ей моих несчастных ребер и ноги, хочет еще и шею сломать! Огхи бан Кэллан, это не девица, а смерть для Большого Медведя!
Имриен помрачнела: ну и выражения у него.
Девятисвечный канделябр парил где-то в облаках. Теперь его выловит спасательной сетью какой-нибудь счастливчик аэронавт или же он достанется пиратской братии.
Весь день искатели сокровищ готовились к торжественному пиру: прежде всего закрепили двери в открытом положении, привалив к ним тяжелые камни, потом долго благоустраивали и украшали место своей стоянки, ну и, разумеется, собрали уйму спелых плодов и винограда.
— Два дня и две ночи, шерна! Разве можно на столько исчезать? И ты хотела, чтобы я не волновался, не пытался искать тебя!.. А все-таки удачная шутка — эти камушки, согласись. Нажать по порядку, делов-то. И ведь нипочем не догадаешься! Для чего же тогда статуи, доска? Я вот думаю: кто вырезал все эти глупые надписи на дверях? Поди, скучно было, вот парни и поигрывали, развлекались. М-да, другая культура, нам их не понять… Впрочем, какая разница. Зачем что-то понимать, когда надо просто наслаждаться! Верно, Имриен?
Началось блаженное время, золотая эра Лестницы Водопадов.
Путники знать не знали других забот, как любоваться дарами сокровищницы да выносить на солнечный свет все, что приглянется. Может, они и не видали дворцов, но ничуть не жалели об этом, ведь их поляна превосходила убранством любой королевский замок. Разве стелят во дворцах такие пышные зеленые ковры, в которых утопают сейчас махагоновые ножки столика? Разве факелам под силу так празднично осветить золото и драгоценности, как это делает солнце? И разве сравнятся красотой стенные гобелены с настоящими горами, речкой, раскидистыми деревьями и папоротником?
Такую сказочную картину мог написать только счастливый безумец! Самоцветы вспыхивали в воде среди гальки. Лесные пичуги опускались на спинки тронов, будто на ветки деревьев, чистили клювики о филигранные рельефы боевых шлемов. Блестящие букашки карабкались по узорчатым ножкам потиров, на каждый из которых самый одаренный умелец мог потратить всю свою жизнь; если какой-нибудь жучок останавливался, он так идеально вписывался в рисунок, что становился неотличим от его прочих изящных подробностей. На мягких мхах покоились крученые цепочки из золота с рубинами, подле которых и лепестки живых цветов казались горящими шелками.