Заколдованная буква
Шрифт:
— Молодец, Алик, — сказал я тихо Комарову, — такую трудную задачу решил.
Алик у нас считался способным троечником. Его редко ругали, зато ещё реже хвалили. Кончики ушей у него благодарно порозовели. Он опять наклонился над своей тетрадью и аккуратно положил руки на промокашку. Такая уж у него была привычка.
Но вот распахнулась дверь, и докторша вместе с этой Галочкой вошли в класс. Докторша сказала, что так, мол, и так, надо ребятам делать уколы.
Если это необходимо именно сейчас, — сказал
Шурик положил мел и пошёл на место, продолжая делать вид. что вспоминает решение задачи.
Класс заволновался, но Харлампий Диогенович приподнял брови, и все притихли. Он положил в карман свой блокнотик, закрыл журнал и уступил место докторше. Сам он присел рядом за парту. Он казался грустным и немного обиженным.
Доктор и девчонка раскрыли свои чемоданчики и стали раскладывать на столе баночки, бутылочки и враждебно сверкающие инструменты.
— Ну, кто из вас самый смелый? — сказала докторша, хищно высосав лекарство иглой и теперь держа эту иглу остриём кверху, чтобы лекарство не вылилось.
Она это сказала весело, но никто не улыбнулся, все смотрели на иглу.
— Будем вызывать по списку, — сказал Харлампий Диогенович, — потому что здесь сплошные герои.
Он раскрыл журнал.
— Авдеенко, — сказал Харлампий Диогенович и поднял голову.
Класс нервно засмеялся. Докторша тоже улыбнулась, хотя и не понимала, почему мы смеёмся.
Авдеенко подошёл к столу, длинный, нескладный, и по лицу его было видно, что он так и не решил, что лучше: получить двойку или идти первым на укол.
Он поднял рубаху и теперь стоял спиной к докторше, всё такой же нескладный и не решивший, что лучше. И потом, когда укол сделали, он не обрадовался, хотя теперь весь класс ему завидовал.
Алик Комаров всё больше и больше бледнел. Подходила его очередь. И хотя он продолжал держать свои руки на промокашке, видно, это ему не помогало.
Я старался как-нибудь его расхрабрить, но ничего не получалось. С каждой минутой он делался всё строже и бледней. Он не отрываясь смотрел на докторскую иглу.
— Отвернись и не смотри, — говорил я ему.
— Я не могу отвернуться, — отвечал он затравленным шёпотом.
— Сначала будет не так больно. Главная боль, когда будут впускать лекарство, — подготавливал я его.
— Я худой, — шептал он мне в ответ, едва шевеля белыми губами, — мне будет очень больно.
— Ничего, — отвечал я, — лишь бы в кость не попала иголка.
— У меня одни кости, — отчаянно шептал он, — обязательно попадут.
— А ты расслабься, — говорил я ему, похлопывая его по спине, — тогда не попадут.
Спина его от напряжения была твёрдая, как доска.
— Я и так слабый, — отвечал он, ничего не понимая, — я малокровный.
— Худые
У меня была хроническая малярия, и сколько доктора ни лечили, ничего не могли поделать с ней. Я немного гордился своей неизлечимой малярией.
К тому времени, как Алика вызвали, он был совсем готов. Я думаю, он даже не соображал, куда идёт и зачем.
Теперь он стоял спиной к докторше, бледный, с остекленевшими глазами, и когда ему сделали укол, он внезапно побелел, как смерть, хотя, казалось, дальше бледнеть некуда. Он так побледнел, что на лице его выступили веснушки, как будто откуда-то выпрыгнули. Раньше никто и не думал, что он веснушчатый. На всякий случай я решил запомнить, что у него есть скрытые веснушки. Это могло пригодиться, хотя я и не знал пока, для чего.
После укола он чуть не свалился, но докторша его удержала и посадила на стул. Глаза у него закатились, мы все испугались, что он умирает.
— «Скорую помощь»! — закричал я. — Побегу позвоню.
Харлампий Диогенович гневно посмотрел на меня, а докторша ловко подсунула ему под нос флакончик. Конечно, не Харлампию Диогеновичу, а Алику.
Он сначала не открывал глаза, а потом вдруг вскочил и деловито пошёл на своё место, как будто не он только что умирал.
— Даже не почувствовал, — сказал я, когда мне сделали укол, хотя прекрасно всё почувствовал.
— Молодец, малярик, — сказала докторша.
Помощница её быстро и небрежно протёрла мне спину после укола. Видно было, что она всё ещё злится на меня за то, что я их не пустил в пятый «А».
— Ещё потрите, — сказал я, — надо, чтобы лекарство разошлось.
Она с ненавистью дотёрла мне спину. Холодное прикосновение проспиртованной ваты было приятно, а то, что она злится на меня и всё-таки вынуждена протирать мне спину, было ещё приятней.
Наконец всё кончилось. Докторша со своей Галочкой собрали чемоданчики и ушли. После них в классе остался приятный запах спирта и неприятный — лекарства. Ученики сидели поёживаясь, осторожно пробуя лопатками место укола и переговариваясь на правах пострадавших.
— Откройте окно, — сказал Харлампий Диогенович, занимая своё место. Он хотел, чтобы с запахом лекарства из класса вышел дух больничной свободы.
Он вынул чётки и задумчиво перебирал жёлтые бусины. До конца урока оставалось не много времени. В такие промежутки он обычно рассказывал нам что-нибудь поучительное и древнегреческое.
— Как известно из древнегреческой мифологии, Геракл совершил двенадцать подвигов, — сказал он и остановился. Щёлк, щёлк — перебрал он две бусины справа налево. — Один молодой человек хотел исправить греческую мифологию, — добавил он и опять остановился… Щёлк, щёлк.