Заколдованная

Лоуэлл Элизабет

— Боже милостивый, — прошептала Мег.

— Каким-то образом Эмбер удалось вернуть меня из этой ужасной тьмы, которая меня поглотила. Не будь ее, я никогда бы не проснулся.

— И ты женился на ней из благодарности, — тихо сказал Доминик.

Дункан покачал головой.

— Я поклялся, что если овладею ею, то женюсь.

— И она соблазнила тебя, — пробормотал Доминик.

— Нет. Она была девственна, когда мы вместе лежали под священной рябиной в Каменном Кольце.

По спине у Мег побежали мурашки. Ведь и она тоже

была девственницей, когда однажды легла в святилище с воином. И она тоже, поднявшись, уже не была ею. И она тоже следовала судьбе, где ей приходилось делать выбор, который не всегда был простым и легким.

И не всегда зависел от нее самой.

— А как сейчас твоя память? — спросила Мег.

— Как листья, гонимые темным ветром, — с горечью ответил Дункан.

— Неужели нет совсем никакого улучшения с тех пор, как ты проснулся?

У Дункана вырвался тяжелый вздох.

— Не больше, чем какие-то мгновения, когда мне кажется, что я что-то понимаю. Как раз столько, чтобы дразнить и мучить меня.

— Посещают ли тебя эти воспоминания в какое-то определенное время или в каком-то определенном месте?

— Когда я первый раз увидел Саймона в Морском Доме, я вспомнил горящие свечи, песнопения и холодное прикосновение ножа у себя между бедрами.

Дункан повернулся и посмотрел на Саймона.

— Так действительно было? — спросил Дункан. — Я действительно стоял в церкви, держа в руке серебряную женскую туфлю и чувствуя лезвие ножа между ног?

Саймон бросил быстрый взгляд на Мег. Она кивнула.

— Да, — сказал Саймон. — Это был мой нож. Воспоминания задрожали, и светлые кусочки вплыли на свои места, вернув Дункану еще частицу прошлого.

— Это была твоя туфля, — глядя на Мег, проговорил Дункан.

— Да.

— Джон был тяжело болен и не мог присутствовать на церемонии, так что его место занял я, — сказал Дункан, медленно выговаривая слово за словом.

— Да.

— И я… и я…

Тут опустившиеся тени мрака заволокли все, не дав Дункану до конца вспомнить утраченное прошлое.

— Мне кажется, что еще немного, и я вспомню все. Я знаю это! Но что-то мешает, что-то держит меня! Боже, помоги мне вспомнить!

Словно услышав отчаяние Дункана, Эмбер пошевелилась. Золотые глаза открылись. Ей не надо было спрашивать, что случилось. Она очень ясно ощутила, как разбегаются, редеют тени прошлого, как память соколиной приманкой поблескивает сквозь оттенки темноты.

Так же ясно она ощутила и страх Дункана перед знанием прошлого. Этот страх разделяла и она.

Но ей не оставалось ничего другого, как только посмотреть этому страху в лицо. Она не может долее терпеть, чтобы Дункан разрывался между прошлым и будущим, невидимо для глаз истекая кровью, неумолимр скользя все ближе и ближе к краю безумия.

Как я и боялась, это губит его.

Как я и боялась, это погубит и меня.

Слишком рано, мой темный воин, мой любимый,

сердце мое… слишком рано.

И слишком поздно.

Эмбер медленно перевела взгляд мимо Дункана, туда, где стояли и молча смотрели на нее трое воинов, удерживаемые на месте лишь поднятой рукой глендруидской колдуньи.

Увидев серебряную застежку, сверкающую на плаще одного из мужчин, Эмбер поняла, что проиграла свою игру. Прошлое догнало Дункана.

У прошлого было имя — Доминик ле Сабр.

— Отпусти меня, — прошептала Эмбер.

Дункан не сразу понял, что Эмбер заговорила с ним.

Когда же он хотел ответить, она приложила руку ему к губам, призывая к молчанию.

— Если ты хочешь вспомнить прошлое, — дрожащим голосом проговорила Эмбер, — ты должен сначала отпустить меня.

Почему!

Вопрос не был задан вслух, но для Эмбер он прозвучал так же ясно, как сказанное слово.

— Потому что ты не можешь иметь и то и другое. Почему!

Эмбер закрыла глаза от боли, которая с каждым вдохом все сильнее стягивала ей внутренности. Она подозревала правду еще до того, как отдала себя Дункану под священной рябиной. Подозревала, но не знала.

Теперь она ее узнала.

Слишком поздно.

— Потому что ты не можешь по-настоящему любить меня, пока не исчезнут тени, — прошептала Эмбер, — а когда они исчезнут, то ты и подавно не станешь любить меня.

Она уронила руку, лежавшую у него на губах. Зная, что не должна этого делать, но не в силах удержаться, она чуть коснулась его губ своими.

— Ты говоришь непонятно, — сказал Дункан, заглядывая в потемневшие глаза Эмбер. — Ты еще не в себе после падения.

— Нет. Оно заставило меня ясно увидеть, какое зло я тебе причинила, желая лишь защитить тебя.

— Ты причинила мне зло? Что за бессмыслица! Ты вытащила меня из ужасающего мрака.

Медленно покачав головой и не замечая катящихся по щекам слез, Эмбер заставила себя отдать Дункану то, в чем больше нельзя было ему отказывать.

— Отпусти меня, темный воин. Твое прошлое — вот оно, вокруг тебя.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Отпусти же меня, — прошептала она. Озадаченный Дункан разнял руки, выпуская Эмбер из объятий. Она села и хотела было встать, но поняла, что ноги откажутся ее держать.

Как и Дункан, она тоже боролась с собой, зная, как должна поступить, и отвергая неизбежное в одно и то же время.

— Теперь, когда мы не касаемся друг друга, ты видишь? — спросила Эмбер.

— Я вижу лишь твои слезы.

— Тогда слушай, что я скажу. Эта глендруидская колдунья — подруга твоих детских лет.

— Я знаю. Мегги.

— Вот этот белокурый и черноглазый рыцарь, который так меня ненавидит, — ты его знаешь?

Дункан взглянул на Саймона.

— Ну да. Это Саймон, прозванный… Верным! — закончил Дункан, и в его голосе явственно звучало торжество. — Конечно же, я его знаю!