Заколдованный круг
Шрифт:
Он весело вбежал в комнату, поцеловал мать, обнял отца, закричал: «Есть хочу!», помчался в душ.
Стоя под обжигающими струями, он словно смывал с себя все, что было в эти два дня, всю грязь, тоску, горести, переживания, всю мерзость, все неприятные воспоминания.
Впереди счастливые дни с Тер, тренировки в олимпийской команде, слава, успех, веселые вечеринки и радостные дни!
Дон вылез из-под душа обновленный. Он чувствовал огромную нежность к родителям, увидев их оттаявшие лица, потеплевшие глаза; бесконечную любовь к Тер — чистой, верной, влюбленной.
Он уселся за стол и под умиленными взглядами матери принялся уплетать все, что стояло перед ним.
Они ни о чем не расспрашивали. Он сам все рассказывал. Без подробностей. В общих чертах. Перескакивая с одного на другое. О том, как засомневался в Тер, как ревновал, следил, убедился, что зря. Как она подтвердила это. В его рассказе все выглядело весело и забавно. Он подсмеивался над собой, подшучивал над Тер. Так, смешная история.
Ни разу он не повторил своих выдумок о поездке в олимпийский лагерь, не вспомнил о Риве, ни словом но обмолвился о сигаретах с марихуаной. Родители чувствовали, что сын что-то недосказывает. Ну что ж, бог с ним (у кого из молодых не бывает своих маленьких тайн?). Главное, он здесь, с ними, смеется, увлеченно рассказывает о своих забавных похождениях, уплетает за обе щеки. Значит, все хорошо, все прекрасно, и нет причин для волнений.
Потом Дон ушел в свою комнату, слушал пластинки, болтал по телефону, читал, занимался. Потом ужинали, смотрели по телевизору спортивную передачу.
Это был кэтч. Звероподобные жирные мужчины метались с воплями по рингу, били друг друга ногами и кулаками, таскали за волосы. Они выли от боли, закатывали глаза, корчились в ужасных страданиях, но через минуту спокойно продолжали свою драку как ни в чем не бывало. Мать ужасалась, отец неодобрительно покачивал головой, а Дон посмеивался. Это все липа. Изображают жуткие схватки, а сами валяют дурака. Но жить-то всем надо, а за кэтч хорошо платят.
Когда разошлись спать, Дон с удовольствием погрузился в прохладные простыни, почитал немного и, потушив лампу, закрыл глаза. Но сон не шел.
Перед ним вновь мелькали картины прошедших дней, радостные п печальные, приятные и тягостные. Он повернулся на другой бок, но сон не приходил.
В голове все усиливался странный глухой звон, что-то давило грудь, он вспотел…
Дон зажег свет (ну и ну, два часа ночи!). Распахнул окно в холодную ночь. Вернулся в постель. И опять не мог уснуть.
Снова и снова вспоминались эпизоды этих дней. Но теперь веселых становилось меньше, а тягостных больше. Мысли распирали гудящую голову.
Почему он так уверен в Тер? Потому, что она сказала ему. А если она лжет? Это она говорит, что Робен уехал в тот же вечер. Но ведь нет других тому доказательств. И эта сестра его… хоть Тер и говорит, но что-то он ее не помнит…
Дон снова зажег свет и сел на кровати. Господи! Когда это кончится? Уже все было ясно, все хорошо. Так нет, опять… Он посмотрел на будильник — три часа утра! А он все никак не уснет.
И тогда автоматическим жестом он залез в карман висевшего на спинке стула пиджака,
Вновь погасил свет и откинулся на подушку.
Постепенно все наладилось. Все пошло хорошо.
Так он и заснул, с легкой улыбкой на губах, с покойными, светлыми мыслями.
Глава XII
ЧЕРНАЯ ВОДА
Пока Дон начинал тот тяжелый, тот страшный путь, Рив заканчивал его. Ведь этот путь недолгий, и никому еще не удалось состариться, совершая его. Это не марафон, это спринт. Его начинают стремительно, полные энергии, а заканчивают, исчерпав все силы, падая от усталости. Только там, на стадионе, силы возвращаются, и победитель всходит на пьедестал почета. Здесь же победителей не бывает, здесь только побежденные.
И упавшие уже не поднимаются…
Дела Рива шли не плохо. Он сумел привлечь Дона.
Теперь надо только привести его к тому толстяку в каскетке, и дело сделано: он сможет получать свою ежедневную порцию со скидкой.
Однако с толстяком он встретился гораздо раньше, чём предполагал.
Зайдя в знакомый захудалый бар с целью «заправиться», он увидел его за одним из столиков.
Лысый бармен с обнаженными волосатыми руками только что расставил па столике пенящийся бокал пива, несложные закуски.
Минуту Рив стоял в растерянности: подойти, не подойти?
Решил подойти.
Приблизившись, он заискивающе улыбнулся и поздоровался.
— А, паренечек! — приветливо улыбнулся толстяк. — Присаживайся, угощайся, как раз есть разговор.
— Благодарю. — Рив присел на краешек стула, но не притронулся к еде.
— Как дела? — поинтересовался толстяк; он наклонился к бокалу с пивом и, не отрывая его от стола, начал пить долгими, жадными глотками. При этом козырек его прорабовской каскетки почти упирался в стол.
— Ничего, — осторожно ответил Рив. Некоторое время человек в каскетке молча ел. Потом заговорил:
— Слушай, паренечек, ты, оказывается, злостный неплательщик. — Он весело рассмеялся (Рив счел нужным подсмеяться). — Должник…
— Как так?
— Так. Ты уже месяц платишь со скидкой. Это составляет… — Толстяк достал ручку, начал писать на салфетке. — Не так уж мало. — Он закончил подсчет и поднял глаза на Рива.
— Но ведь это аванс, — начал оправдываться Рив, — я все отдам. Завтра нового приведу. Хотите, сейчас позвоню. Это верное дело. Клянусь вам. Могу сейчас…
— Не суетись, паренечек, время позднее, твой новый спит небось. Нечего его будить. Завтра у меня другие дела есть. Так что давай на послезавтра назначим. Как обычно, здесь же, часиков в десять вечера. Устраивает? — вежливо осведомился он, будто Рив мог ответить: «Нет, не устраивает, давайте в десять утра!»