Заколдованный остров
Шрифт:
– Да плевать мне на будущее воплощение! Я сейчас хочу жить, сейчас, в моем мире, а не в этой вашей тюрьме! Понимаешь ты или нет?! Вы садисты, а не Блюстители Справедливости! Умоляю, верните меня назад, я же здесь с ума сойду! Я буду хорошим! Верните!
– Нет, - твердо сказал наблюдатель и поднял руку.
– Эх вы, Блюстители...
– еще успел прошептать Влад, прежде чем погрузиться в темноту.
– Бороться со злом при помощи зла... Чем же вы лучше меня?..
Невнятно звучали неподалеку чьи-то голоса. Это переговаривались во дворе слуги,
* * *
Он вновь стоял, опершись ладонями на каменное ограждение набережной, и смотрел на серую Воду, заполнявшую все пространство до самого горизонта. Вода была спокойной. Вокруг плотной ватой висела тишина, и никто не окликал его из-за спины, ни разу после того, как его вернули в Город. И уже никогда не окликнет. Альтера не было в Городе. И дом Дилии был пуст, и исчезли все картины из ее мастерской. И пропал из забегаловок Вийон. И не вышагивал по улицам квартальный надзиратель Скорпион с отрядом своих эфемерных подручных. Город был пуст. Когда Влад бесцельно и обреченно бродил по его мостовым и тротуарам, ему изредка попадались люди, идущие навстречу, - подобия людей, тени, - и безучастно скользили мимо, и он знал, что они просто растворяются в воздухе за его спиной. Потому что Город был пуст... Пуст навеки.
Город был каплей воды, песчинкой, пузырьком воздуха. В Городе томился только один житель - он, Влад...
Он перебирал в памяти воспоминания прежней жизни, стараясь создать хоть какую-то видимость разнообразия, но это совсем не помогало.
Невозможно постоянно жить одними воспоминаниями.
Жить? Он горько усмехнулся и сплюнул вниз, в неподвижную Воду. Это нельзя было назвать ни жизнью, ни существованием. Это называлось возмездием.
Или искуплением...
А если все-таки попробовать? А если вдруг все-таки получится - и удастся вырваться из этой камеры-одиночки? Пусть даже в небытие - до нового воплощения...
Он, перегнувшись через ограждение, смерил взглядом расстояние до серой глади Воды, судорожно вздохнул и одним резким движением бросил свое тело вниз, в метнувшуюся навстречу пустоту. Удар оказался неожиданно сильным, от него зазвенело в ушах. Он погрузился в теплую податливую субстанцию, широко открыл рот и сделал глубокий вдох, впуская эту субстанцию в свои легкие.
Вдруг - получится?..
В ушах продолжало звенеть, сквозь неплотно сомкнутые веки вдруг пробился откуда-то яркий свет...
* * *
Был звон, и был свет.
Влад открыл глаза и тут же зажмурился от солнца, безжалостно хлещущего в незадернутое шторой окно. Прикрываясь рукой и все еще плохо соображая, он свесился с дивана и дотянулся до стоящего на полу телефона. Рядом, в пепельнице, раздавленными белыми гусеницами застыли окурки. Болела голова.
– Алло!
– хрипло сказал он, обшаривая взглядом комнату. Смятая футболка валялась на стуле, джинсы лежали у балконной двери и их штанины были вывернуты наизнанку - видно, перебрал вчера. Телевизор был включен и показывал какую-то утреннюю
– Слава Богу, хоть до одного дозвонилась!
– так же хрипло ответила трубка, но только женским голосом.
– Вы че, блин, чуваки, после вчерашнего никак отойти не можете? Муху накручиваю - не отзывается.
Пузан, блин, тоже молчит, как рыба об лед. Бес - в чью-то задницу залез, трубку не берет. А кто девочке шампанского принесет? Мой вчерашний вскочил и смылся - к жене побежал. Только на тебя и надежда, слышь, пусик-Владусик!
– А, это ты, Людка?
– откашлявшись, сказал Влад.
– Чего трезвонишь-то с ранья? Чего надо-то?
– Ни хрена себе - с ранья!
– возмутились в трубке.
– Моргалы-то продери, Влад! Уже одиннадцать отгрохало. А до этих мудаков не дозвониться! Ты вчера тоже хорош был, Владусик, официанта заставлял вместе с тобой плясать. Под голубого косишь, да?
– Ну?
– сказал Влад.
– Ну - хрен гну!
– раздраженно отозвалась трубка.
– Тащи шампусика похмелиться хочется, сил нет. А я тебя за это поцелую. Взасос. Не скажу, куда, сам догадайся.
– Ага, - сказал Влад.
– Ладно. Только сейчас соображу, что к чему...
Херня какая-то снилась...
– Солнышко ты мое!
– хрипло проворковала трубка.
– Ты уж побыстрее соображай, а то я тут кончусь, и не кончу...
– Людка захихикала.
– Жди, - сказал Влад и выпустил трубку из пальцев.
Он сполз с дивана, поддернул трусы и босиком пошлепал на кухню.
Извлек из нагромождения посуды в раковине чашку, сполоснул, подставил под кран с холодной водой. Выпил большими глотками, взял с холодильника смятую пачку сигарет. Закурил, подошел к окну, морщась от головной боли.
За окном расстилался город, залитый щедрым майским солнцем. У солнца голова явно не болела, и оно трудилось исправно, хотя, скорее всего, плевать было солнцу на эту неустроенную землю и ее непутевых обитателей. Из окна Владовой кухни, с высоты седьмого этажа, были хорошо видны квадраты и прямоугольники близлежащих кварталов, серые полосы улиц с автомобилями, троллейбусами и пешеходами, заводские трубы, неказистый памятник-чучело на площади и золотая голова далекой колокольни собора, купающаяся в солнечном сиянии и отражающая этот горний блеск прямо в кухонное окно, словно стараясь осветить Влада с головы до ног и сквозь глаза пролить свет в его душу.
Влад прищурился - то ли от блеска золотого купола, то ли от сигаретного дыма, - опустил голову и обнаружил у себя на руке два кольца. Два одинаковых серебристых кольца с темным волнистым орнаментом по краям.
Что там говорила похмельная Людка? Погуляли вчера? И кто-то нацепил ему на пальцы эти безделушки? Хохмы ради...
А что еще она говорила? Что не может ни к кому дозвониться? Ни к Мухе, ни к Пузану, ни к Бесу... Никого нет дома.
Никого нет дома... Все они - в другом месте. Каждый - в своем отдельном месте.