Закон «Бритвы»
Шрифт:
Он замолчал, так как его внезапно начало трясти. Свело язык, горло, сдавило сердце…
«Ну наконец-то, – пришла вялая мысль. – По ходу, теперь кто-то другой будет тащить на себе мое Предназначение как непомерный груз, намертво приросший к спине».
И это была последняя мысль перед тем, как темнота разверзлась перед ним – и он упал в ее холодные объятия с облегчением, словно путник, достигший цели и в конце сбросивший с плеч тяжелый рюкзак, давивший на них долгие годы…
Запах больницы ни с чем не
Я поднапрягся, поднял веки – тяжелые, словно налитые свинцом…
– Опять ты…
Язык слушался плохо, но я все же это выговорил.
– Ага, – сказал Макаренко. – Опять я.
Ясно, чего ж тут неясного. Значит, он каким-то немыслимым образом все-таки вытащил меня из зала Монумента, определил в больницу и ждет, что я прям с больничной койки ринусь отрабатывать ему Долг Жизни.
– Если ты за обещанным… то хреновый из меня сейчас помощник.
– Не поспоришь, – кивнул Андрей. – Остановка сердца на пять с половиной минут и две недели в коме еще никому здоровья не прибавляли.
Ишь ты, как интересно. Значит, я и правда едва копыта не отбросил – если Макаренко не врет, конечно. Хотя смысла в этом нет: я и так по Закону Зоны ему жизнь должен, и потому дополнительно нагружать меня чувством благодарности совершенно ни к чему. Да и не за что мне его благодарить, в общем-то. После всего, что со мной произошло, жизнь для меня точно пресловутый чемодан без ручки: и нести тяжело, и бросить вроде как жалко, но если кто отнимет – и хрен бы с тем чемоданом, невелика потеря.
Андрей чуть запнулся, слегка нахмурил брови. Что бы это значило?
– Есть и еще кое-что, – сказал Макаренко. – Пуля, что тебя чуть на тот свет не отправила, задела позвоночник. В общем, все, что ниже шеи…
– Нет, – проговорил я.
– Увы, – вздохнул Андрей. – Таков Путь воина. Иногда на нем встречаются непреодолимые пропасти.
Я напрягся изо всех сил, пытаясь сдвинуть руку хотя бы на миллиметр…
Бесполезно.
Я больше не контролировал собственное тело, и боль в локтевых сгибах от игл мозг просто себе придумал, когда осознал запах больницы.
Я негромко застонал… Что может быть страшнее? Лучше самая мучительная смерть: там хоть, когда страдаешь, осознаёшь, что рано или поздно все закончится. Здесь же финал уже наступил, тело фактически умерло, лишь живая голова продолжает зачем-то существовать, пристегнутая к безвольному и бесполезному мешку из плоти.
– Слушай, Андрей, – сказал я, ощущая, как стремительно возвращается ко мне способность трезво мыслить и связно изъясняться: после такого стресса это и неудивительно. – Сделай
– Нет, – перебил меня Макаренко. – Не сегодня. Пулю в лоб я тебе всегда организую по знакомству, но только в реально критической ситуации. Сейчас она, прямо скажем, неважная, и, боюсь, радикально ее поправить не получится, но есть у меня одно нерадикальное средство.
Он сунул руку за пазуху форменного кителя и вытащил оттуда самый обыкновенный пластиковый шприц, внутри которого переливалась жидкость необыкновенного цвета. Была она похожа на слабый раствор марганцовки, внутри которого, словно зеленые глисты, сновали юркие сполохи. Появлялись, исчезали, растворяясь в «марганцовке», зарождались вновь… Завораживающее зрелище и при этом неприятное до тошноты.
– Как я понимаю, эту гадость предполагается ввести в меня, – поморщился я. – Может, все-таки лучше на пулю расщедришься?
Андрей усмехнулся.
– А если я скажу, что эта гадость поднимет тебя на ноги? К слову, ты находишься в Институте аномальных зон, где эту субстанцию и разработали на основе артефакта, который называется «Глаз Выброса».
– Интересно, – хмыкнул я. – С учетом, что этот артефакт – выдумки подвыпивших сталкеров…
Но, наткнувшись глазами на внимательный взгляд Макаренко, я заткнулся. Ибо как-то сразу понял: не фантазия этот уник, которого вживую никто никогда в Зоне не видел. Вроде бы не видел…
– Этот арт – порождение выброса аномальной энергии из недр разрушенного Четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС, – сказал Андрей. – Он зарождается в эпицентре и обладает нереальной силой. О редкости арта можно даже не говорить, но его все же достал один сталкер и продал Институту за немалые деньги…
– Короче, – попросил я, чувствуя, что эффект от выброса адреналина стремительно падает и я вот-вот снова вырублюсь от слабости.
– Можно и короче, – отозвался Макаренко. – Пока что ученые Института выяснили следующий эффект: раствор на основе этого артефакта, размельченного в пыль, возвращает поврежденные ткани по линии времени до точки оптимального состояния. То есть, например, если обколоть этой субстанцией лицо, то оно станет как у двадцатилетнего – лучшее время для организма. Или ввести в искалеченную руку, которая после инъекции практически сразу станет нормальной, – правда, пациенту во время восстановления придется жрать как не в себя, иначе «марганцовка» поглотит остальные ткани организма ради восстановления той руки.
– Ясно, – сказал я. – И в чем подвох? Арты никогда не имеют только положительную сторону.
– Эффект «марганцовки» нестабилен, – пожал плечами Макаренко. – Примерно через двадцать четыре часа отреставрированные ткани начинают возвращаться к исходному состоянию. Специалисты Института работают над этим, но пока безуспешно.
– Понятно, – невесело усмехнулся я. Надежда вспыхнула было – и угасла, что, впрочем, для нее практически всегда вполне нормальное поведение. – И зачем в таком случае мне нужна эта информация?