Закон МКАД
Шрифт:
Провозгласив приговор, вестник княжьей воли степенно сошел с возвышения, на котором двое дюжих мужиков немедленно разложили третьего – худого, жилистого, голого по пояс. После чего рядом с троицей нарисовался еще один персонаж, палач в черной маске-балаклаве, не иначе тоже музейной. В правой руке представитель закона держал кнут, сплетенный из длинных и узких ремней.
– Десять ударов, – скомандовал вестник.
Палач кивнул, размахнулся…
Я не стал смотреть, что будет дальше, и направился к воротам Кремля, возле которых раскинулись стихийные торговые ряды. Похоже, Красная площадь понемногу возвращалась
За моей спиной свистнула плеть, следом послышался удар, какой издает кнут из крученой кожи, врезаясь в голое тело. От такого хлеста кожа расходится, словно тесто, обнажая кровавое мясо. Однако позади не раздалось ни крика, ни даже стона. Да уж, духовитый мужик этот Савелий, хоть и коррупционер. Такие боли и позора не прощают. Такие мстят. Продуманно и страшно…
Я неторопливо шел между торговых рядов, разглядывая товары и прислушиваясь к тому, о чем говорят люди. Ведь именно на рынке, у продавцов, разговорчивых от скуки, можно бесплатно узнать информацию, за которую в другом месте могут потребовать немалые деньги.
– Говорят, на юго-востоке какого-то твердого видели.
– Это как?
– А так. С виду человек, а кожа у него что у твоего жука-медведя панцирь. Ножом не пробьешь. А люди говорят, что и пули его не берут.
– Да ну вас, вестов! Набрешете с три короба, только слушай.
– Да чтоб мне ни одного гвоздя не продать, если брешу…
Я шел дальше. И чем ближе я подходил к Спасским воротам, тем медленнее становился мой шаг…
Мне было реально страшно. Когда шел в одиночку, не разбирая дороги, к центру Москвы от Измайловской аномалии, проходя между Полями Смерти, продираясь через заросли хищных деревьев, отстреливаясь от мутантов, – все было по барабану. И дошел ведь, живой и даже не раненый. Наверно, правду говорят, что дуракам везет. А сейчас вдруг стало страшно. Мало ли кто в Москве умеет играть на старинном инструменте, и вряд ли у одной-единственной девушки в двух мирах глаза сияют необычным небесным светом…
– …а еще говорят, что северные вормы распяли Черного Стрелка на своем т-резте. Он висел на нем целых шесть дней, а на седьмой сошел с т-резта и поразил подлого шамана вормов небесным огнем.
Я остановился. Историю рассказывал старый торговец ножнами для холодного оружия. Возле его прилавка стояли двое подростков, недоверчиво глядя на старика.
– Не, дедуль, не сходится, – покачал головой светловолосый паренек, тот, что был постарше. – Я слышал, что Камай-нанги, верховный дух-покровитель вормов, всех их простил, когда его прибили к т-резту.
– Получается, не всех, – ответил дед, степенно оглаживая седую бороду. – Писание Священное читай, отрок, ибо сказано в нем: «Возмутитель ищет только зла; поэтому жестокий ангел будет послан против него». Вот и ходит по земле Черный Стрелок с древней снайперской фузеей, очищая мир от нечисти и помогая тем, кто нуждается в помощи.
– А он человек? – робко спросил младший, крепко сжимая руку старшего. – Люди говорят, он вообще то ли с неба пришел, то ли из другого мира.
– Что он сын человеческий, это точно, – улыбнулся старик. – Ранили его не раз, и кровь у него живая, красная. Значит, наш он, хоть вормы
– Считают, а убить пытались, – недовольно проговорил старший. – Муты, что с них взять.
– Было уже подобное во времена стародавние, – вздохнул старик. – Проходят века, тысячелетия, а на земле ничего не меняется…
Вдруг старик поднял глаза от вихрастых мальчишеских головенок и посмотрел на меня.
Наши взгляды встретились. Ох, неудобно-то как… Пока я тут по постъядерной Москве шатаюсь, народ про меня вон чего рассказывает. Хорошо, что СВД за плечом в чехле, а то бы, глядишь, прям возле Лобного места вычислили. Не люблю я быть шибко заметным, опять же, профессия обязывает. Когда ты на виду, может, оно кому-то и приятно, но не мне, это точно. Потому как именно сильно заметным обычно достаются свинцовые подарки от тех, кто сумел лучше замаскироваться.
Я попытался сделать вид, что ничего не слышал, и пройти мимо. Но не тут-то было.
– Постой, парень, – негромко попросил меня дед.
Не привык я отказывать старым людям. Пришлось остановиться, повернуться и подойти к прилавку, на котором были разложены ножны всех цветов и размеров – от кожаных для громадных двуручных мечей до старинных кайдексовых, доживших до этого времени. Впрочем, видел я в своем мире на видеохостингах тесты этих ножен, когда по ним автомобиль туда-сюда катался, а им хоть бы хны. Так что оно и неудивительно.
Именно такие ножны старик выбрал из общей кучи и протянул мне.
– Вижу я, для одного ножа у тебя хорошая одежка. А у другого поистрепалась. Примерь на удачу. Эти ножны до Последней войны честная фирма делала, исключительно на заказ под каждый боевой нож. Если подойдут, значит, будет тебе сегодня удача.
Я не стал спорить. Действительно, кожаные ножны моего «Сталкера» были еще более-менее, а вот у «Бритвы» «одежка» действительно уже дышала на ладан.
Я вынул свою «Бритву» и вложил ее в черный пластиковый чехол с выдавленной на нем надписью «SSCH». Еле слышно щелкнул пластиковый ограничитель, намертво фиксируя нож. Однако, когда я потянул его обратно, «Бритва» вышла легко и непринуждено.
– Чудо, – уверенно сказал старик. – Чтоб нож к заказным старинным ножнам как влитой подошел – не бывало такого.
Я полез было в карман, но старик остановил мою руку.
– Не надо. Подарок. А теперь иди. Удачи тебе на Пути воина.
– Благодарю, – кивнул я. – Только не обессудь, отец, но без ответного подарка я уйти не могу.
И положил на прилавок небольшой черный кристалл величиной с ноготь большого пальца.
– Ты что, парень, – еще тише прошептал старик. – Это же… шамирит! Да такой кристалл всего этого рынка стоит…
– Есть вещи, которые нельзя купить, – сказал я. – А вот подарить – можно. Например, любовь, дружбу. Или ножны, которые были сделаны двести лет назад, а пригодились только сегодня. Прощай, отец.
И ушел. Потому что не могу смотреть, как плачут женщины и старики. Даже если они плачут от радости…
Я медленно шел вперед, буквально заставляя себя переставлять ноги. Прошлое, о котором я запретил себе думать, наконец прорвало плотину моей памяти. Вновь перед моими глазами вставали картины, каждая из которых отдавалась в сердце нешуточной болью…