Закон Моисея
Шрифт:
— Они не оставят меня в покое, Джи. И это сведет меня с ума. Это сводит меня с ума. Я не знаю, как так жить.
Джиджи стояла, обернув руками мою голову, и притягивая к своей груди, словно могла стать преградой между мной и всем, что уже есть внутри меня. Я продолжал прижиматься к ней лицом, крепко закрыв глаза, и старался думать о Джорджии, о прошлой ночи, о том, как Джорджия отказывалась отводить взгляд, о том, как мое сердце чуть не взорвалось, когда я почувствовал ее освобождение. Но даже Джорджии было не достаточно. Молли вернулась. Она хотела показать мне
— Моисей разделил воды Красного моря. Эту историю ты ведь тоже знаешь? — настойчиво говорила бабушка, каким-то образом понимая, что я боролся с чем-то, что она не могла видеть. — Ты знаешь, как он разделил море, чтобы люди могли перейти через него?
В ответ я лишь захрипел, когда, мелькающие образы проносились в моей голове один за другим, будто девушка, которая держалась поблизости, открыла в моей голове книгу в тысячу страниц и заставила их переворачиваться с головокружительной скоростью. Я застонал, и Джиджи сжала меня крепче.
— Моисей! Ты должен сомкнуть море так же, как это сделал Моисей в Библии. Моисей разделил воды так же, как и ты можешь это сделать. Ты разделяешь воды, и люди переходят. Но ты не можешь позволить любому пройти, когда ему заблагорассудится. Ты должен сомкнуть море. Ты должен сомкнуть море и смыть все картинки волной!
— Как? — застонал я, перестав бороться.
— Какого цвета вода? — настаивает она.
И я постарался представить, как бы выглядела эта вода, поднимающаяся громадной стеной и удерживаемая невидимой рукой. Тотчас череда картинок, которые Молли пихала в мой череп, замедлилась.
— Вода белая, — выдавил я из себя. — Вода белая, когда в ярости.
Неожиданно я разозлился от того, что в моих висках пульсировало, а руки тряслись. Я так устал, не иметь ни минуты покоя.
— Что еще? Вода не всегда в ярости, — настаивала Джиджи. — Какие еще цвета?
— Вода белая, когда она в ярости. Красная, когда садится солнце. Голубая, когда она спокойна. Черная, когда наступает ночь. Она прозрачна, когда падает вниз, — я лепетал, но мне было хорошо.
Я сопротивлялся в ответ, и в моей голове прояснилось. Разум стал чистым, точно как эта вода.
— Поэтому позволь воде падать. Позволь ей обрушиться. Позволь ей струиться через твою голову и сквозь твои глаза. Вода чиста, когда смывает боль, прозрачна, когда очищает. Вода не имеет цвета. Позволь ей унести прочь все цвета.
Я почти мог почувствовать это — как рушатся стены, внутри которых я крутился так же, как в водах прибоя, когда мне было двенадцать, и я пошел к океану. Волны хлестали меня. Но находясь среди них, я не видел никаких картинок. Никаких людей. Не было ничего, кроме воды, отсутствия кислорода, сырости и силы природы. И мне это нравилось.
— На что похож ее звук, Моисей? На что похож звук воды?
Ниагара. Она звучит, как водопад. Я слышал звук водопада на Гавайях, обрушивающийся вокруг мисс Мюррей и мужчины, которого она любила. Рэй. Рэй показал мне сквозь падающую воду. Она была такой громкой, что было не слышно ни одного звука, кроме воды. Тогда она ревела в моей голове. И теперь снова ревела.
—
— Итак, позволь стене звука упасть вокруг тебя.
Джиджи говорила мне прямо на ухо, и все равно я едва мог слышать ее, словно мы тоже стояли внутри водопада, который был настолько громким, что заглушал все остальные звуки.
Я позволил себе потеряться в этом звуке. Потеряться самым лучшим способом.
Освободиться от самого себя, от своей головы. От мысленных образов.
Я видел, как те самые огромные стены воды удерживались рукой Бога, который мог решить все проблемы, который уже сделал это однажды, когда просил один Моисей, задолго до моего рождения. И я попросил его сделать это снова. Я попросил Бога освободить воду. И Молли полностью исчезла.
Джорджия
Моисей окончательно перестал ходить в школу после того, как копы вывели его из класса из-за рисунка, украшавшего туннель под автострадой. Я держалась подальше от него на протяжении четырех недель. Почти целый месяц я держала дистанцию. И он ни разу даже не заговорил со мной. Я не знала, почему он вообще должен был это делать. Есть ведь правила, касающиеся такого рода вещей? Если вы занимались сексом, то потом хотя бы звоните или заходите. А если забираете чью-то девственность самым изумительным способом, то не идете просто заниматься своими делами. Или может он так и решил сделать.
Но я знала, что он чувствовал в ту ночь тоже, что и я. Я точно это знала. Я не могла быть единственной. И те чувства сломили меня. Вожделение, непреодолимое желание пройти это до конца, позволить ему накрывать меня собой и заставлять делать все те вещи, которые я поклялась больше не делать, все это возобладало надо мной. Я была совершенно жалкой, и в среду перед Днем благодарения я не могла больше выносить этого. Я поехала к старой мельнице и нашла там его джип, припаркованный возле старой задней двери. Он, должно быть, уже закончил с уборкой, на выполнение которой его наняли. Но сейчас он все равно был здесь, и я нацарапала записку на обороте талона из сервиса, который нашла в бардачке Мёртл, и в ней говорилось:
«Моисей,
Встретимся в конюшне, когда закончишь.
Джорджия».
Я не хотела писать свое имя, но я была не настолько самонадеянной, чтобы допустить, что без подписи он поймет, что это я. Затем я положила записку под дворники текстом вниз. Если он не заметил бы ее, когда выйдет, то смог бы практически прочитать через стекло, садясь на водительское сиденье.
Затем я поспешила обратно домой, чтобы проследить за тем, что я благоухаю, как роза, у меня свежее дыхание и чистое белье. И я старалась не думать о том, насколько была безнадежной и жалкой, насколько разочарованной в себе, что наложила немного туши на ресницы, уставившись в собственные глаза и нарочно не глядя на себя.