Закон обратного отсчета
Шрифт:
— Я думаю, — отвечает Аристократ. Его бокал так и стоит забытый. — Пытался объединить дела, мне отказали. Разный состав преступления.
— Идиоты. Для них массовая амнезия не аргумент?
— Нет. Представь себе. Для них было бы аргументом, если б ответчики и потерпевшие состояли в связи, вот тогда…
— А что «тогда»? — спрашивает Джа, и на него оборачивается не только черно-белый столик. На Джене скрипит жилетка, когда он ставит на стол оба локтя и хватается за бутылку, как за древко белого флага.
Каждый
Не спрашивая приглашения и прихватив свое пиво, он тащит стул к адвокатскому столику, ставит его вплотную к Аристократу.
— Вы, парни, как я понял, говорите о мудаках, которые сначала пытаются кого-то грохнуть, а потом, когда их за жопу схватят, строят из себя бразильских Карменсит. Так ведь?
Вспыхнувший в глазах адвокатов азарт не сулит ничего доброго, но и опасности в них Джен не видит. Физической. Благо Джа ведет себя развязно и нагло, как заправский бузила, придираться к таким — больше чести.
— Они в самом деле ничего не помнят, — ровно отвечает Аристократ и вспоминает, наконец, про свой бокал.
— Да неужели? — нарывается Джа. Оседлав стул спинкой к груди, он подается вперед, бросает вопросы Аристократу в лицо. — А их жертв это колышит? Тех, кого они пытались убить? Им от этого легче?
— Уверен, что нет, — говорит Аристократ.
В ответ Джа улыбается. Он умеет улыбаться людям так, что невольно делаешь шаг назад. Никакой явной угрозы, просто из его зрачков собеседнику машет рукой глубоко запрятанное безумие. Сдержанное, запертое воспитанием и разумом, почти (пока!) безобидное, оно шлет маячки, благородно предупреждая о своем существовании. Люди чувствуют его кожей, нервами, инстинктами. Джен видел отступающими от пророка даже громил.
Аристократу шагать со стула некуда. Он держит атаку глаза в глаза, и Джен невольно замечает между ними сходство. Два упертых бронетанка, которые лучше сдохнут, чем отступятся.
— Вы связаны с кем-то из потерпевших? — встревает Распущенный галстук. Одна его рука на столе, тарабанит пальцами по пузу бокала, отвлекает, пока вторая шарится в кармане. Как пить дать — лезет за подлым оружием юристов и журналюг.
У Джена на диктофоны особое чутье. Аллергическое.
— Связан, — отвечает он прежде, чем пророк развернет свои оптические прицелы на новую мишень. — Как любая домохозяйка — пиво, грядки, сериалы и новости НТВ. Не принимайте на свой счет.
Воспользовавшись моментом, Джен двигает стул к адвокатскому столику, втискивается между Джа и Галстуком на всякий случай.
— Да, СМИшники горазды раздувать, — миролюбиво соглашается
— Раздувать? — ошеломлен Аристократ.
— Домохозяйка? — шипит Джа, привстав.
— Конечно, нет, — капитулирует Джен, подняв руки. — Джа, ты — мой бухгалтер, честь и совесть, — он кладет руку пророку на плечо, и Джа смягчается, как разбавленный тоником виски. — А вот насчет «раздувать», я тоже не согласен. Сколько этих нападений было?
— Пять или шесть, — отвечает Галстук.
— Двенадцать, — поправляет Аристократ. Друзья-адвокаты удивленно оборачиваются к нему.
«Сто сорок три» показывает Джа на пальцах под столом. По подсчетам Джена выходит немного больше. «Немного» — это если мерить каждую жизнь цифрами, чему Джен так и не научился.
А учили его настойчиво. Семь месяцев и тринадцать дней, пропахших соляркой и грубой резиной в жестяном кузове полевого джипа, плечом к плечу с пятью собратьями по спецназначению. Вода с привкусом соли, автомат поперек спины и серый песок повсюду. Джену до сих пор кажется, что он никогда не смоет, не соскребет с себя этот пепельный налет.
— И два — уже много, — говорит Джен, прикладывается к бутылке промочить пересохшее горло. — Уже недоглядели. Почему это вообще до сих пор продолжается? У полиции есть хоть какие-то версии? — наседает Джен, надеясь увести разговор в нужную сторону и выудить у этой стороны хоть что-то полезное, раз уж нарвались.
— Ни черта у них нет, — машет рукой Галстук, поднимает со стола ополовиненную бутылку, предлагая Джа и Джену.
— Не, нам и на повышение уже не резон, — отказывается за двоих инквизитор.
Джа молча грызет горлышко своей бутылки. Разочарован. Разозлен.
— Значит, и дела объединить не дали? — спрашивает он Аристократа, вернувшись к зачину их стычки. — Разве им это не выгодно тоже? То ли один висяк болтается, то ли двенадцать.
— Конечно выгодно! Но они не могут. Руки связаны.
— Чем связаны?
— Законом, — отвечает Аристократ.
Ему снова приходится держать визуальный удар пророка. Наконец, Джа опускает голову, утыкается в черную кожу своей куртки, чешет кончик носа о зубцы молнии.
— Дерьмо эти ваши законы, — бросает Джа, вскинувшись, и встает из-за стола. — Я домой.
Его провожают взглядами в спину до самой двери.
— Чего это он? — спрашивает Галстук. Вопрос тает в аккордах итальянского мотива.
Очевидно, от Джена ждали объяснений столь странного поведения, хоть какой-то реакции, но Джен неспешно допивает пиво, затем, прощаясь, жмет каждому руку и, махнув крутящейся за стойкой Юле, покидает бар. В конце концов, день не объясняет Джену, отчего он такой хреновый. Так почему Джен должен перед кем-то объясняться?