Закон обратного волшебства
Шрифт:
Мужинонка закивал, достал заскорузлой рукой несколько мятых десяток, сунул в окошко, аккуратно собрал сдачу, а лекарства затолкал во внутренний карман.
Следующей была молодая женщина с коляской, в которой подпрыгивал жизнерадостный розовощекий малыш, тряс погремушку и жмурился. Этим было нужно очень много всего — и витамины, и масло, и носовые платки, и зубную пасту.
Анфиса возилась с ними долго и весело.
Им было радостно покупать и бить в погремушку, а Анфисе радостно продавать. Она продала все, что им требовалось, и еще вдобавок хорошенькую бутылочку для сока с двумя ручками из яркой
Анфиса советовала, а покупательница оцениваете и прикидывала, и отчего-то они обе чувствовали себя заговорщицами.
Потом покупатели пошли безостановочно, и только в двенадцать Анфисе удалось выпить чашку чаю. Чай пили на беленькой кухне с нарисованными на двери куриной ногой и рюмкой. К чаю ничего не предполагалось, кроме маленькой шоколадки, и Анфиса загрустила было, но прибежала запыхавшаяся Наталья, сразу же сорвала с кудрей шапочку, швырнула ее на стул и немедленно полезла в холодильник.
— Хочешь колбасы? Докторской?
Анфиса немедленно согласилась, и Наталья соорудила ей бутерброд, какие умела сооружать только она, — толстый кусок свежего черного хлеба, очень толстый кусок «Докторской» колбасы и свежий огурец сверху. Круглую, мягкую, как будто вздыхающую черную коврижку она каждый день привозила из своего пригорода, и все аптечные «девушки» отрезали от нее по куску к обеду.
Анфиса всегда ленилась себе готовить и ела большей частью только когда приезжала в Аксаково, к бабушке, где вечная и неизменная домработница Клавдия всегда подавала полноценный обед, как это называлось в семье. Зато Наталья поесть обожала — и одна, и в компании — и Анфису угощала.
При этом Наталья страшно расстраивалась, что «такая толстая», и завидовала Анфисе, которая была «прелесть какая тоненькая».
Аптечный остряк программист Славик называл их «толстый и тонкий», демонстрируя таким образом не только остроумие; но и знание классической русской литературы, полученное в средней школе.
Остроумие Славика не мешало Анфисе с Натальей дружить, хотя даже ее Анфиса не могла посвятить в свои тайны. Единственное, что было известно подруге, это что у Анфисы богатая бабушка, живущая где-то за городом.
— Вкусно, — с набитым ртом сказала Наталья, — ужас как вкусно! Вот скажи мне, почему все, что вкусно, вредно, а все, что полезно, — невкусно? Чайку налить еще?
— Сиди, я сама налью.
Наталья со всех сторон любовно осмотрела бутерброд, улыбнулась ему и еще раз откусила.
— У меня к чаю шоколадка есть, — похвасталась Анфиса. — Съедим?
— Калорий больно много. И вообще сейчас пост. Я в прошлом году на посту сидела, пять килограмм скинула.
— Так нельзя говорить, — сказала Анфиса серьезно. — Ты же образованная, Наталья. Что это значит — на посту сидела! Ты что, милиционер?
— Почему милиционер, я не милиционер, — быстро отказалась Наталья, — а только когда пост…
— Ну так и говори — соблюдала пост, а не на посту сидела!
— Тьфу ты! — обиделась Наталья. — А я-то решила, что…
— Сидеть можно на диете, — перебила Анфиса, — а пост надо соблюдать.
— Ну ладно, ладно, вот в прошлом году я соблюдала пост и на пять кило похудела! В этом году тоже собиралась, только Витька мне
Анфиса почти не слушала.
Натальиного Витьку она терпеть не могла, чего никогда не скрывала. Бабушка Марфа Васильевна даже определение вывела для такой породы мужчин.
Порода называлась «никчемушник» — потому что ни к чему не нужен. Бабушка их терпеть не могла и всегда говорила, что эта порода получила особенное распространение в последнее время, как декоративные собачки.
«Никчемушник» Виктор ничем особенным не был занят на работе, ничем особенным не был занят после работы, как, впрочем, и по выходным и праздникам. Свой драндулет он чинил лениво и неохотно, и посему драндулет также лениво и неохотно ездил. Наталье приходилось все время уговаривать «никчемушника», чтобы он заехал за ней на работу, особенно во вторую смену, когда аптека закрывалась в десять, а идти по московским подворотням до троллейбуса или метро было страшно. По магазинам он ходил тоже неохотно, объяснял это тем, что к магазинам он «не приспособлен», жарко ему там и вообще как-то нехорошо делается. Поэтому Наталья таскалась на троллейбусе с сумками — приспособлен или неприспособлен, а поесть «никчемушник» очень любил и обижался, когда ему ничего не давали или давали что-то не то.
Помимо прочих прелестей, существовала еще «никчемушникова» мама, которая объясняла сыночку, что для такой простой девки, как Наталья, он просто подарок судьбы и надо хорошенько подумать, стоит на ней жениться или не стоит. Такого принца еще поискать, а Наталья кто такая? Да никто, провизорша в аптеке, восемь тысяч получает!..
О том, что сам «никчемушник» ударно зарабатывает три, мама скромно умалчивала.
— …а я ему на это говорю: Витюш, ну что ты все лежишь да лежишь, давай сходим куда-нибудь, в бильярд, хочешь, поиграем, ты же любишь в бильярд! А он мне на это — никуда я не пойду, одеваться надо, да и вообще у меня машина вся разобрана, мне бы в гараж. А я знаю этот гараж!.. Машину не соберет, только придет на рогах, а он когда на рогах…
— Наташка, — серьезно сказала Анфиса, — тебе его надо срочно бросить. Знаешь, как это называется?
— Что? — перепугалась Наталья и от испуга откусила слишком большой кусок. Щека у нее оттопырилась.
— Ну вот это все, чем ты занимаешься со своим Виктором?
— А что?
— Да ничего!
— И как это называется?
— Мазохизм, вот как. Медицинский термин.
— Да ну тебя, Анфиска, — возмутилась Наталья и захлебнула бутерброд чаем. Чай был горячий и сладкий, и она от удовольствия зажмурилась и еще посмотрела в кружку, сколько там осталось. Осталось довольно много, значит, пока можно не спешить.
— Тебе хорошо говорить, ты вон какая красивая! И машину водишь, и самостоятельная такая…
— Наташ, при чем тут моя машина? Ну и ты научись машину водить, и тоже будешь самостоятельная.
— Да ладно! Где я ее возьму, машину-то? Зачем мне учиться, если ее у меня все равно никогда не будет?
— Да почему не будет? Или у Виктора возьми, у него же есть!
— Так он мне ее и дал! Ни за что не даст!
— Брось ты его, — повторила Анфиса, — на что он тебе нужен? Ухаживать за ним всю оставшуюся жизнь?! Вот радость какая.