Закон оружия
Шрифт:
– Я чо говорю-то, – продолжал Евсей. – Одумался наш ушкуйник, хочет повоевать за Русь-матушку.
– Точно одумался? – рассеянно переспросил воевода.
Видно было, что мысли его сейчас витали далеко отсюда. Слишком дорого дался горожанам последний ордынский штурм. И сейчас, прощупывая взглядом движения в лагере степняков, силился понять воевода – что еще готовят враги? И к чему готовиться защитникам крепости? До татя ли плененного в такое время?
– На кресте клялся.
– Ну, одумался – так пускай в детинец идет, к дружине. Лишний воин нынче не помешает, – бросил воевода, вновь поворачиваясь лицом к полю, со стороны которого из-за тына порой вылетали камни и горящие стрелы – не для урона, а скорее для того, чтоб не расслаблялись
– Я пойду один, – прогудел голос из-под шлема.
– Что? – переспросил воевода, вновь поворачиваясь к рыцарю.
– Твоя битва – это твое дело, воевода. Твое и твоих людей. Я воюю только за себя и за орден. Ныне Ливонский орден далеко. Воевать за город, до которого мне нет дела, я не буду. Потому для меня остается только битва ради битвы, и в бой я пойду один. Надеюсь, язычники еще не разучилась драться.
– Ну, чего смотришь? – крикнул Евсей отроку, переводившему растерянный взгляд с воеводы на рыцаря и обратно. – Отпирай ворота да опущай мост. Вишь, человек смерть решил принять.
– Ты что, старый, совсем ополоумел? – тихо спросил Федор Савельевич.
Дед Евсей набычился.
– Ты, воевода, своей дружиной командуй, – выставив вперед тощий кадык, заносчиво сказал он. – А здеся – не обессудь, не твоего ума дело. Ты сколь годов меня знаешь?
Воевода слегка смутился.
– Ну, с детства…
– Своего детства, – уточнил дед. – И кто тебе впервой меч в десницу вложил, поди помнишь?
– Ну, ты вложил, – хмуро ответил Федор Савельевич. – И чего?
– А того. Энтому воину я сейчас тоже меч самолично подал. И ты знаешь, что абы кому я мечей не раздаю.
И, повернувшись к отроку, заорал с надрывом:
– Отпирай ворота, кому сказал!
Совсем уже ничего не соображающий отрок смотрел на воеводу глазами круглыми, как у совы.
Воевода пожал плечами.
– Отопри, так и быть, – сказал он. – Но помни, дядька Евсей, что ежели этот меч, который ты ему подал, опосля супротив нас повернется, то будет на твоей совести.
Отрок крутанул ворот. Со скрипом разъехались ворота. Застонав почти по-человечьи, стал опускаться битый тараном подъемный мост. Воевода с тревогой наблюдал, как приближаются к краю рва тяжелые, потемневшие от времени и копоти бревна, как, ломая всаженные в него стрелы и дротики, входит в земляные пазы противоположный край моста. Чуть провисли цепи. Слава те Господи, не повредили басурмане моста. Ишь, замерли на другом конце поля. Небось решили, что урусы сейчас гонца им вышлют с куском понявы [145] на древке копья, перевернутого вниз наконечником. Как же. Разбежались.
145
Понява (старорусск.) – тонкое беленое полотно.
Едва заметно качнулся ведрообразный шлем в сторону Евсея – видать, поблагодарил крестоносец деда, – и рыцарь шагнул в ворота.
– На моей совести и без того предостаточно, воевода, – прошептал дед Евсей, глядя в удаляющуюся спину крестоносца. – А только нутром чую – не в Орду пошел энтот парень, голова бесшабашная.
И перекрестил черный крест на белом плаще рыцаря.
Сзади деда Евсея собрались люди. Оторвавшись от крепостного самострела – тетиву, в бою надорванную, менял, – Никита приметил среди них коруну [146] Насти. И взгляд ее приметил острым глазом охотника, которым она в спину иноземному воину глядела. Не глядят таким взглядом в спину абы кому.
146
Коруна (старорусск.) –
Вроде б оборваться должно было все внутри – ан нет, не оборвалось. Даже не шелохнулось. Только подумалось с удивлением для самого себя, что кабы другие глаза-озера таким вот взглядом пришлому рыцарю в спину смотрели – тогда уж точно бы муторно стало. Да так, что хоть головою вниз со стены кидайся прямо в ров, заполненный черной от крови водой с выступающими кое-где островами пластинчатой трупной массы, уже начинающей ощутимо смердеть.
Невиданные в этих землях окольчуженные сапоги прозвенели по бревнам моста и ступили на влажную, податливую землю. Сквозь отверстия шлема в нос ударил холодный весенний воздух, густо замешанный на сладковато-удушливом запахе гари и гниющей плоти. Солнце, удивленно выглянув из-за тучи, пытливо мазнуло золотым лучом по одинокой фигуре – и вновь спряталось обратно, наверно, так и не поняв того, что сейчас происходило на поле битвы.
Не понимали этого и степняки, с недоумением разглядывающие высокого воина в необычном доспехе, шагающего к ордынскому войску, на ходу небрежно помахивая здоровенным прямым мечом.
Белого флага про воине не наблюдалось – вряд ли можно было счесть таковым его накидку или плащ. Да и кто ж флаги на себе носит? Но не в одиночку же собрался воевать с Ордой этот безумец?
Рыцарь засмеялся. Солнечный зайчик сверкнул искрой на крае смотровой щели – и крестоносец счел это хорошим знаком. Значит, Один приветствует его подвиг и ждет его в своих чертогах.
Собственный смех гулко отразился от внутренней поверхности шлема и зазвенел в ушах. Лишь идя на битву в полном доспехе, порой можно почувствовать, насколько иллюзорен мир, находящийся по ту сторону твоей железной брони. Словно из иной вселенной смотришь ты в узкую прорезь топхельма, и другие люди того, ненастоящего мира, это всего лишь слабое сопротивление плоти, через которую проносится лезвие твоего меча. Ты просто идешь вперед, словно оживший смертоносный донжон [147] великой крепости мироздания по имени Вселенная, сметая все на своем пути, – и это ли не высшее счастье воина, ради которого стоит жить? Ведь миром правит не золото и не власть, а Ее Величество Die цkumenische Langeweile – Вселенская Скука.
147
Донжон – главная башня средневекового замка.
Зачем воюют короли, и без того имеющие горы золота и море власти? За новые земли? Да им своих-то за всю жизнь не объехать. За даму сердца? Так и в своих владениях, поди, бабы не перевелись. За веру? Но в Писании ясно сказано – не убий!
Нет!
Сильные мира сего преступают и веру, и честь, и совесть и убивают ближних сотнями сотен только лишь ради одного – чтобы однажды не броситься вниз головой со стены своего замка от великой, всепоглощающей скуки. И высшее наслаждение воина – это идти с тяжелым двуручным мечом по полю смерти, чувствуя, как несется по пульсирующим венам горячая кровь, ожидая сладостного мига, когда твоя собственная вселенная начнет несущее смерть разрушительное движение, ради наслаждения которым можно рискнуть и собственной жизнью…
Но ордынцы недолго пребывали в замешательстве. Если в стане врага происходит что-то непонятное, лучше пресечь это, а после уже разбираться, что к чему.
Один из кешиктенов передней линии боевого охранения лениво вытащил из колчана стрелу с тяжелым бронебойным наконечником и почти не целясь послал ее в приближающуюся фигуру. Не имея щита, почти невозможно уклониться от такого выстрела в полном доспехе, но крестоносец, не сбавляя хода, лишь слегка шевельнул двуручником – и перерубленная надвое стрела упала к его ногам.