Закон оружия
Шрифт:
– Очень захотели найти меня? – спросил Раззаев. – А я только что послал к ишакам ваших парламентеров. Они предлагали ультиматум. Чтобы мы сдались…
Только сейчас, когда лучи солнца сквозь бойницы брызнули на лицо Шамиля, я удивился буквально фатальным переменам в нем. Совершенно незнакомый человек стоял передо мной. Камуфляжный костюм, черный тулуп – эта привычная одежда давно выела глаза. Раззаев изменился внутренне, а значит, по воле Всевышнего должна измениться и душа. Исступленная вера в победу, ненависть и презрение к врагу наложили на лицо отпечаток неистовости, монашеской отреченности, впалые
О чем он думал, страдал ли или давно отдал свою жизнь на откуп Аллаху, посчитав, что получена индульгенция на «священный террор»?
– Да, – ответил я, – мне бы хотелось позвонить своему редактору.
– Пожалуйста, вот аппарат, – вежливо показал на телефон спутниковой связи Раззаев. – Только боюсь, что вы не успеете.
– Почему? – искренне спросил я.
Раззаев посмотрел на часы:
– Люблю точное время, когда минутная стрелка доползает до двенадцати… Итак, господа журналисты (тут я увидел выползающего из темного угла паренька с широким чулком вместо шапки на голове), ровно через три минуты начнется небывалое в истории побоище. Да, мы отказались сдаваться без всяких условий, и теперь все станут свидетелями так называемых жестких мер.
Ох, и поднаторел Шома в ораторском искусстве… Сказал бы он, сколько душ загублено по его вине.
Тем не менее я быстро воспользовался телефоном. Трубку долго никто не брал, и я уже усомнился в том, что переговорю с редактором, как послышался родной голос:
– Володька, ты? Говори, что нового?
– Встречался с заложниками. Содержат их нормально. Благодарны за хорошее отношение. Говорят, что делятся с ними последним куском хлеба…
– Ясно… – пробурчал за тысячу километров Сидоренко. – Синдром благодарного раба, которого оставили в живых…
– Видел и милиционеров, – продолжил я и тут вспомнил о переданной записке. Но я не мог ее даже достать – не то что прочитать. Что в ней написано? Все что угодно – в том числе и прямая провокация свихнувшегося от страха человека. Но в это не хотелось верить.
И тут по небу прокатился тугой звук, разжимая пространство, распарывая неестественную тишину застывшего села. Шамиль глянул на часы:
– Все точно по расписанию. Господин Раевский, артподготовка федералов к вашим услугам. Пишите, запоминайте.
Мой шеф в трубке тоже услышал выстрел из орудия.
– Что это? – спросил он.
– Вероятно, артподготовка, – ответил я.
Какое-то мгновение Владимир Михайлович молчал, потом буквально закричал:
– Ты где сейчас?
– Там, где и был…
– Ты с ума сошел, почему не ушел?
Тут началась шквальная канонада, голос бедного Сидоренко исчез, будто рассосался.
Я крикнул «пока», положил трубку и тут вспомнил о Ксении.
– Ты куда? – крикнул в спину мне Шамиль.
– За журналисткой!
Я уже устремился в черный лаз, толкнул кого-то в темноте, выполз наружу. Земля вздрагивала, черные сполохи взрывов уродовали ее, а мне надо было вылезти из окопа, пробежать несколько десятков метров, вытащить Ксению из дома и спрятать ее в нашей норе. Может, я поступал безрассудно, но в те минуты я не мог оставить ее одну, потому что именно я сказал ей находиться в доме…
Набрав воздуха, как для ныряния на глубину, вылез
Позади меня что-то взорвалось, я запоздало упал на землю, обернулся: осколочно-фугасный снаряд угодил в стену дома, и она, будто помедлив, с глухим шорохом обвалилась.
Ксения, съежившись, как воробей на холоде, сидела на диване. Рядом стояла ее сумка – девушка будто решила присесть на дорожку.
– Володя? – вскинула она изумленные глаза. – Ты что – бежал сейчас по улице?.. Ты сумасшедший…
Я схватил ее сумку.
– Здесь оставаться нельзя! Пошли!
– Куда?
– В подвал… тут рядом… К Шамилю, – переводя дух, выплевывал я слова.
– Я останусь здесь! – испуганно сказала она.
– Не говори глупостей! Все дома сейчас раскрошат в пыль. Дурочка – не понимаешь?
– Я тебе не дурочка! – обиделась она.
– Хорошо, не дурочка, у нас нет времени!
Я схватил ее за руку, она слабо упиралась, пришлось шлепнуть ее по мягкому месту. Она отвесила мне ответную оплеуху, я сграбастал ее и почти понес. На улице она вырвалась, и мы побежали, почесали, сверкая пятками и всем остальным. Под огнем чувствуешь себя голым и незащищенным, все тело кажется сверкающим, а на спине начертан мишенный круг. Мы прижимались к заборам, пригнувшись летели напропалую, спотыкаясь на замерзших буграх грязи. Заслышав противный свист, я падал на землю, увлекая за собой Ксюшу, и она все время оказывалась подо мной, перенося это насилие безропотно.
– Тебе уже надо давать как минимум трижды героя, – сообщила она после очередного взрыва.
– Ты более дорогого стоишь, – заметил я, помогая встать.
Снова хорошо тряхнуло. Мы оглянулись: над «нашим» домом стояла густая пелена, черная шапка дыма отделилась и поплыла к нам.
Ксения заметно побледнела, виновато посмотрела на меня. Я промолчал. Нам оставалось совсем немного, открытое пространство в тридцать метров…
В окоп мы спрыгнули, испытав неземное счастье, будто очутились в райских кущах… По черному коридору прошли в бункер Раззаева. Его обитатели жили напряженной жизнью.
Мальчишка-журналист, бесцеремонно отодвинув от амбразуры «лицо русской национальности», нацелил камеру на поле боя. «АTN» – прочел я буквы на корпусе – известная американская телекомпания, задарма отправляющая наших ребят на съемки в самые «горячие точки»…
– Смотри, чтобы башку не оторвало! – предупредил я.
Он не отреагировал. Немало я повидал операторов в тех местах, где приходилось ползать под жгучими траекториями очередей – и всегда меня поражали эти ребята. Черт их знает, не все же за деньги? Азарт, охота за мгновением, цветной картинкой, имя которой – жизнь… А может, они особое удовольствие испытывают, когда просматривают отснятое в своей студии и медленно потягивают водку из высокого стакана, запивая холодным квасом…