Закон палаты
Шрифт:
— Слыхала, слыхала про ваши подвиги, — не отвечая на вопрос, отозвалась Изабелла. И, прищурившись, посмотрела на Севку, так что ему даже не по себе стало. — Мать Ганшина в каждом письме спрашивает, не голодает ли мальчик, не прислать ли денег. А деньги ей, наверное, не на блюдечке подносят… Конечно, дело важное, патриотическое, — спохватилась она. — Мне Юра рассказывал, как вы тут митинговали. Всё для фронта…
Ганшину стало стыдно за Изабеллу. Всегда она так всё понимает, а тут вроде не до конца, не совсем сознательная, что ли.
— Ну, где здесь седьмая палата? — раздался
— Пионеры и октябрята, смирно! — скомандовала Изабелла.
Все вытянули руки по швам и застыли на кроватях, повернув головы к вошедшему.
— Вольно, вольно, — не торжественно, как-то по-граждански сказал он и остановился в ногах у Зацепы.
Лицо вошедшего было волевое, строгое, но неожиданно он улыбнулся широкой, расточительной улыбкой, и все заулыбались в ответ.
— Ух, какие бузотёры! — И капитан обвёл глазами палату. — Давайте знакомиться. Капитан Ломов Пётр Лукич, одна шпала. Воевал на Юго-Западном фронте, ранен под Харьковом. Контужен. Красная нашивка и две жёлтые — видите? — Капитан показал рукой на грудь. — Обычно спрашивают. Сразу отвечаю: красная — тяжёлое ранение, жёлтые — два лёгких. Долечиваюсь здесь в госпитале.
Ребята глядели во все глаза: перед ними человек с фронта, настоящий герой, раненный вражеским снарядом, в кителе, пропахшим пороховой гарью! О таких они только в газетах читали в рубрике «Боевые эпизоды» — у Кости навалом этих вырезок.
— Ну, что вам, ребята, рассказать? — обратился к ним гость.
— Про войну… — пискнул Жаба.
— Расскажите про боевые эпизоды, — побледнев от волнения, солидно попросил Костя.
— Га! — Капитан снова широко улыбнулся и провёл ладонью по забинтованной голове. — Когда воюешь, ребята, все эпизоды боевые. Я в артиллерии служил. Что в нашем деле главное? Главное — определиться на местности: противник — наши войска! — Капитан энергично разрезал воздух ладонью. — Вышел на позицию. Определяй цель по угломеру. Заряжай! Пли!
Его слушали с пылающими щеками.
— А ребята на войне бывают? — неожиданно звонко выкрикнул Зацепа.
Капитан оглянулся на мальчишку с огромной голой головой и тонкими ручонками.
— Случается. Могу рассказать про одного пацана. Лет тринадцать, наверное, ему было… Тебе сколько? — обратился он к Зацепе.
— Девять.
— А тебе? — спросил он у Кости.
— Ну вот, почти как вы был парнишка. Командование его потом к медали «За боевые заслуги» представило. Родом из-под Житомира. Когда отступали, потерял своих, скитался в прифронтовой полосе и к нашей батарее пристал. А у нас связиста убило, он линию потянул…
Гостя слушали как заворожённые. Слышно было временами, как свистит ветер в неплотно закрытой форточке да потрескивает что-то за старыми обоями на стене.
Мало-помалу осмелев, ребята засыпали гостя вопросами. Интересовались, скоро ли убьют Гитлера и когда ждать революции в Германии? Спрашивали, случалось ли видеть капитану настоящую психическую атаку?
При каждом вопросе капитан насторожённо
— Пётр Лукич устал, отпустите его, ребята, я же вам говорила, — уже не в первый раз негромко повторяла Изабелла.
Все начисто забыли её предостережения, а ведь она заранее объяснила, что у капитана снесено снарядом чуть не полчерепа, врачи едва вернули ему жизнь и на затылке у него тонкая плёнка кожи, так что долго мучить вопросами его нельзя. Но гость и сам разошёлся.
— Фрицев и Гансов, ребята, мы били, бьём и будем бить. Даже в условиях отступления крепко давали им прикурить… Главное, на местности определиться: противник — свои войска. А скоро начнём наступать. Я лично хочу вернуться скорее в часть.
— Мы тоже на войну хотим, — выкрикнул Жаба.
— Вот и молодцы! — неожиданно поддержал Жабу капитан. — Вставайте скорее, ребята, чего слушать врачей! Меня в госпитале трижды к смерти приговаривали, а я встал и пошёл!
Все яростно, с восторгом аплодировали. Ребята вертели головами, заглядывали друг другу в пламеневшие надеждой лица. Вот это да! Как и все, Ганшин чувствовал, что уже полюбил его, восхищался каждым его словом, преклонялся перед ним и в душе называл не иначе чем «капитанчик», не зная, как получше обласкать.
Но Изабелла решительно вмешалась, чтобы поправить положение:
— Не поймите, ребята, Петра Лукича буквально. Хорошо лежать, слушаться медперсонала — ваш лучший подарок фронту. Правильно я говорю, Пётр Лукич?
Капитанчик, соглашаясь, тряхнул забинтованной головой.
— Слушайтесь старших, ребята, — сказал он, сообразив, что заехал чуть-чуть не туда. — В армии тоже без дисциплины не прожить. А выздоровеете — тогда на фронт!
Игоря Поливанова давно уже томил один вопрос, но он всё не решался поднять руку. Ему хотелось спросить про отца. В палате всем известно было, что отец Игоря, младший лейтенант Поливанов, с июня сорок первого ушёл на фронт, так что и на войне его, конечно, должны знать. От него давно, правда, не было вестей, но мама переслала Игорю в Белокозиху отличную фотографию отца в командирской форме. Фотография была большая, в половину тетрадной страницы, слегка коричневатая, на плотной бумаге. Игорь хранил её среди писем мамы в надёжнейшем месте. В ожидании гостя он заранее вынул её и положил под руку на одеяло.
— Пётр Лукич, — решился наконец Игорь, — вы не встречали на войне младшего лейтенанта Поливанова?
— Поливанова? — Лицо капитана выразило недоумение.
— Отца нашего Игоря, — пояснил Ганшин.
— Позвольте, Поливанова? — переспросил гость, как бы вороша что-то в памяти. — А на каком фронте воюет?
— На юге, кажется. Он маме из-под Киева писал. Вот его карточка.
Капитан подошёл к Игорю, наклонился над ним, и от него слегка пахнуло махоркой и спиртом. Он взял в руки фотографию чернобрового лейтенанта и долго глядел молча на молодое незнакомое лицо.