Закон развития
Шрифт:
Он ударил еще раз кулаком по стене, проверил водопроводный кран, огляделся и удовлетворенно сказал:
— Ну, теперь на огород.
Вышли на дорогу. Справа стоял хвойный лес, по левую сторону строились дома.
Тихон Андреевич указывал на валявшиеся по обочине бревна, доски, трубы, мотки проволоки, говорил с сарказмом:
— Хозяева хорошие, видал? На рупь построят — на тыщу потеряют. А у меня все в дело идет. Гараж, думаешь, из чего построен? Из этого вот мусора. У меня все пригодится, все.
И он вытащил из лужи
— Посмотришь, какой я буфет из этих досок отгрохал. А стеллаж какой! Хоть на выставку.
На огороде смотреть, собственно, было нечего — участок только запахали, земля липла к сапогам, но Тихон Андреевич провел брата вокруг огорода и подробно объяснил, где что он посадит, сообщил, что в прошлом году взял пятнадцать мешков картошки.
— Лучше моей картошки ни у кого во всем городке не было. Пришлось зятькам попотеть, пока выкопали. Косточки-то не нашей породы, тонкие, интеллигентские.
— Продаешь картошку-то? — спросил вдруг Павел.
Тихон Андреевич строго посмотрел на него.
— Я не колхозник, не фермер. За прилавком мне не с руки сидеть в нарукавничках синих.
— Я к тому, что многовато для вас с Наталкой пятнадцать-то мешков, — пояснил Павел. Он смотрел в землю, лицо у него было озабоченное, казалось, он производил в уме сложные подсчеты. — А за прилавок не обязательно тебе садиться, жену бы послал. Беды нет, свое продашь, не краденое.
«Взыграла крестьянская жилка», — подумал Тихон Андреевич, а вслух сказал:
— Конечно, много. Сами едим, дочерей снабжаем, все равно остается. Выбрасывать за здорово-живешь жалко, вот и сажаешь каждый раз побольше. В прошлом году мешка три на свалку вывезли... Зазорного, конечно, в том нет, чтобы продать: свой труд, — но... смотрят у нас косо на это. Да и знают меня все.
— Давай я продам, — предложил неожиданно Павел и посмотрел на брата.
— Да ты что?!
— А что? Дело привычное, в мешке заметно, в баул можно насыпать. Чего добру пропадать?
— Да неловко как-то, — протянул раздумчиво Тихон Андреевич. — Приехал в гости...
— Ты на ловкости эти плюнь, — деловито посоветовал Павел. — Если бы чужой кто был, а то брат. Особенного тут ничего нет, я колхозник.
Павел снял картуз, пригладил коричневой ладонью седоватые короткие волосы. Лицо у него было узкое, темное, с глубокими складками вокруг рта.
— Коровой, кабанчиком не обзавелся?
— Куда там! — махнул рукой Тихон Андреевич, все еще думая о странном предложении брата. — Наталью разве заставишь теперь за кабаном ходить? — Тихон Андреевич всмотрелся в лицо брата и рассмеялся: — Уж не думаешь ли ты, что мы нуждаемся? Пенсия, знаешь, у меня какая?
Павел поднял голову.
— Какая?
Тихон Андреевич сказал:
— С такой деньгой можно и без огорода обойтись, но тянет меня земля, Паш. Ох, тянет! Полкартошины бросил —
— Математика, — протянул Павел. — Сад бы насадил, он бы вернее, счет-то, был.
— Это так. Только жизнь-то у нас какая? Сегодня — здесь, завтра — там. Хотим вот на Москву меняться. Сад с собой туда не повезешь.
— Тут оставишь?! — строго спросил Павел. — Не пропадет. Всю страну, небось, объездил, оставил бы везде по яблоньке, вот тебе и памятник, лучше не придумаешь.
Тихон Андреевич искоса взглянул на брата.
— А ты поэт прямо.
Павел опустил голову.
— Коммунизм ведь строим.
Тихон Андреевич снова вздохнул.
— Я сад-то выращу, оставлю дяде, а он возьмет да яблочки мои на базар и свезет. «Волгу» на них купит. Это как?
Павел словно бы в восторге хлопнул себя по бедрам ладонями, закричал:
— Ох, Тишка, голыми руками за тебя не берись! Гони, значит, картоху до самого коммунизма! А откуда же садам-то взяться? С неба?
Тихон Андреевич надул щеки.
— Я свое отсадил. Пусть молодежь теперь сажает.
Помолчали.
— В деревне-то колхоз какой? — вдруг поинтересовался Павел, кивая на деревеньку, лепившуюся по косогору на другой стороне ручья.
— Был колхоз, перевели, говорят, на совхоз.
— Ну, и народ как, не обижается?
— Не бывал там, — сухо ответил Тихон Андреевич.
— Зря, — сказал Павел.
Тихон Андреевич с любопытством взглянул на брата. Павел смутился, посмотрел на небо и надел картуз.
— На выставке мы были. Поспорили малость. Мужики домой поехали, а мне говорят: «К брату заверни, потолкуй. Он там высокую политику делает, не нам чета».
— Помнят?
— А как же! Ты у нас так высоко залетел.
Тихону Андреевичу было крайне лестно, что в деревне помнят о нем, что односельчане как бы прислали к нему своего ходока. За умом, за советом.
Он шел своим прямым, крупным шагом и громким голосом говорил, что колхоз — это коллективная форма собственности, а совхоз — общегосударственная; антагонистического противоречия между ними нет, на известном этапе происходит их сближение и слияние...
Павел семенил впереди, вобрав голову в плечи, так что большой картуз почти лежал у него на спине, он все прибавлял и прибавлял шаг, и казалось, вот-вот побежит. И только вновь спросил, бывал ли Тихон Андреевич в соседней деревне.
Тихон Андреевич, досадуя на забывчивость брата, вновь ответил, что в деревне не был, да это ведь и не обязательно увидеть, чтобы иметь свое суждение: главное в политике — знать общие законы развития.
И снова большой картуз лег на узкие, сутулые плечи брата.