Закон рукопашного боя
Шрифт:
— А все ишли, так и я тоже… Война, грят, дяденька?
— Эва, вспомнил! Война уж, почитай, третий месяц идет. А ты и не знал?
Посередине толпы стоял кряжистый дьякон с ломиком на плече и объяснял, что император французов есть посланник Сатаны и даже предсказан в Откровении святого Иоанна Богослова.
— И из дыма вышла саранча на землю… — вещал дьякон, но из-за спин и гомона тамбовский все услышать не сумел, разобрал только отрывки.
— …На ней были брони, как бы брони железные… У ней были хвосты, как у скорпионов, и в хвостах ее были жала… Царем над собою имела она ангела бездны; имя ему по-еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион, сиречь — Губитель…
— Почтенные, — чуть выбравшись из гущи людей, спросил тамбовский, — кого бить-то будут?
—
— Так ведь одни бают, енарала ждем, другие — Аполлиона… Кого бить-то? Енарала или Аполлиона?
— Тьфу, прости господи, — сказал молодой пономарь, как видно, явившийся вместе с тем дьяконом, что рассказывал про саранчу. — Генерал-то наш батюшка, Федор Васильевич Ростопчин, а Наполеон — супостат, Христа иудейскому синедриону продал.
— Чего-то мне твоя рожа не нравится! — прищурясь, на тамбовского поглядели три чисто одетых приказчика, а слова эти произнес солидных габаритов купчина с пистолетами, заткнутыми за кушак. — Не ты вчера за камкой лазал?
Тамбовский сжался, хотя ни камки, ни канифаса, никакой иной мануфактуры он не крал. На лицах всех, кто был рядом, отразилось злорадство: «Вора пымали!» Купец уже хотел было мигнуть приказчикам, чтоб вязали, но тут послышался чуть хрипловатый, но очень уверенный старческий голос:
— Не трожь! — к удивлению тамбовского, те, кто только что злорадно улыбался, предвкушая, как будут вязать и бить вора, начали понемногу разбредаться, а лица купчины и его краснорожих приказчиков сильно вытянулись и приобрели испуганное выражение. Вокруг откуда ни возьмись появилось с десяток очень неприятного вида людей, одетых в тряпье, обросших бородами, нечесаных, немытых, но крепких и жилистых. А за спиной тамбовского стоял высокий, плечистый, седой как лунь старик, из-под лохматых бровей которого задиристо поблескивали два злых и веселых глаза.
Купец с приказчиками беспрепятственно выскользнули из кольца этих людей, хотя и пятились, ожидая больших неприятностей.
— С нами пойдешь, — сказал старик, положив руку на плечо тамбовского.
Тот понял уже, что идти надо, никуда не денешься, но все же пролепетал:
— Я, дедушка, пойду, только ить к барину мне надо. Выпорет!
— Ежели придешь — так выпорет, а с нами пойдешь — нет, — сказал старик. — Пошли ты его, барина-то…
И сказал куда.
— Да нешто можно? — оторопело заморгал тамбовский.
— Теперь можно, — ответил дед, — а вчерась было нельзя. Ныне вон сам губернатор объявил, чтоб мужики на супостата собирались. Значит, слабо войско царское! Нас бить али Наполеона, а все одно слабо.
— А как звать-то тебя, дедушка?
— Крещен Андреем, а по прозванию — Клещ.
— А по отчеству?
— Не баре мы, чтоб с отчеством. Зови Клещом — не обижусь. Есть хочешь? На вот, пожуй хлебца…
Тамбовский поклонился, взял черную горбушку из рук старика.
— Благодарствуйте, дедушка. Бога за вас молить буду…
— Ладно, жуй, после помолишься. Звать-то как?
— Агапом, дедушка.
— Годов-то сколько тебе?
— На Пасху осьмнадцать было…
— Женатый?
— В том году на мясоед венчали, дите вот должно родиться.
— Мужик, стало быть, уже? Ну, добро… — Клещ поглядел на Агапа, будто бы вспоминая чего-то…
ИЗ ЖИТИЯ ГРЕШНИКА КЛЕЩА
Шестьдесят третий год топтал землю Андрюха Клещ. Где копытами коня, где каблуком сапога, где босой пяткой. А вот пахать ее не доводилось, и по сю пору не жалел об этом старик. Славил бога за то, что привел ему казаком родиться, да не где-нибудь, а на Яике, где издревле говорили: «Живи, живи, ребята, пока Москва не проведала».
А все-таки весело пожить довелось! Как оно лихо летело, золотое то и страшное времечко! Верилось — всегда так будет. Когда увидел впервые государя Петра Феодоровича — двадцати трех лет еще Андрюхе не было, — поверил! Царь! Чекмень огнем пышет, шапка набок свалена, а держится, голубая андреевская через плечо… Тысячи с ним шли, тысячи! Эх, не возиться бы тогда с Оренбургом, а махнуть бы за Волгу да на
В Самаре Клещ прижился, приказчиком у купца стал. Грамоте был еще с малолетства учен, даже арифметику знал. Спасибо дьячку станичному. Год прошел, другой, третий. Торговлишка шла, и Клещ при своем купце тоже разживался. С барками бывал и в Астрахани, и в Саратове, и до Москвы добирался, и аж до Питера. Хорош город Питер, да бока повытер!
Признал Андрюху на Васильевском острове помещичек один. Грешен был перед ним Клещ, крепко грешен. Дом пожег, пограбил, не один, конечно, а со товарищи, но было, было это…
Помещичек караул крикнул, но не дался Клещ. Попетлял, побегал — и ушел. В гавани спрятался, в тюках с пенькой. До ночи думал отсидеться, ан вышло по-иному: подошли трое картавых, немцы бременские: «Ты есть вор? Ком шнель с нами! Будешь матрозе! А если найн — полицай руфен!» Так Клещ моряком заделался. Недаром на барках плавал, и на море приобвык. Хоть и обидно было от Руси отбиваться — да куда денешься? И ушел Клещ в Бремен на вольном купеческом судне. Поначалу скучно было — языка не знал, да и немцы строги: «Арбайт, шайзе! Шнеллер, руссише швайн!» И в морду горазды, правда, вскорости Клещ от мордобоя даже ихнего боцмана отучил — так намолотил, что и сами бременцы порадовались. Еще годок поплавал Клещ с немцами и такую власть забрал, что шкипер его опасаться стал, взял да и рассчитал, сукин кот, в Роттердаме. Клещ к той поре по-немецки уже лопотать мог, да и по-голландски кумекал. Нанял его один баас, и поплыл Клещ аж на остров Яву. С немцами-то Клещ дальше Дублина не добирался, а тут — вона куда! Ну, повидал он мир, мать его за ногу! Бананы как огурцы жрал, а ананасы — как репу… Это на берегу, правда, а на борту больше солонину с горохом, но все одно — не каждому такое выпадает. Негров и арапов иного звания нагляделся на сто лет вперед. Убедился, что ни хвостов, ни рогов у них нет, что отмыть их никак невозможно, а бабы у них ничуть не хуже русских, особливо если месяца два с палубы не сходил… На Яву везли груз не шибко дорогой: сукно да полотно, железо да спирт, а вот обратно загрузились кофе, какао, пряностями, табаком да разными золотыми вещицами. Шли с караваном Ост-Индской компании, под конвоем, но во время шторма отбились. Поплыли было в одиночку, а тут пираты малайские. Шкипер сразу велел команде на брюхо ложиться: мол, грабьте, только отпустите душу на покаяние. А они, пираты, не только ограбили, да еще и головы рубить стали. — от скуки, что ли. Азия, известное дело. Голландцы лежат да молятся, а у Клеща, как на грех, все молитвы из головы выскочили — один мат на уме. Изловчился, вскочил, шибанул одного в морду, другого — в брюхо сапогом, саблю выбитую подхватил, да и пошел махать. Все одно на тот свет, так хоть не одному, а в компании. Двоих саблей повалил, голландцы повскакали, тоже начали отмахиваться. Андрюха факел запалил да и закинул на пиратскую посудину. Там как фукнет! Порох загорелся, паруса. Пираты к себе на судно — тушить, а Клещ с голландцами — по вантам, паруса поставили — и ходу. Шкипер после того дела Клеща зауважал. Боцманом сделал, даром что Клещ всего третий год как по морям скитался. Морское дело Андрюха уже понимать начал, но еще не совсем, однако во всякой снасти мог разобраться и командовать по-голландски был ловок — глотка крепкая.