Закон-тайга
Шрифт:
Между прочим, и я потом, когда рассказывал при. Матвее о своей таежной встрече, обращался к нему за свидетельством:
— Помнишь, Матвей, мы с тобой тогда на Чельту ходили за родиолой розовой.
Матвей утвердительно кивал и многозначительно говорил:
— Еще бы…
Глава VI
Мы ожидали, что наше опоздание (разумеется, наших спутников в условленном месте мы не догнали) даст шефу повод для соответствующего нравоучения, и поэтому в лицах репетировали ответы. Матвей, по-моему, усердствовал в выдумках
— Ты что, взаправду расстроился или как? Вот салага!
— Так ведь…
— Что «так ведь»? Он отвечает, он — руководитель, мы и в самом деле виноваты… ты это сообщить мне желаешь?
— Примерно.
— Ну так вот, милейший, завяжи узелок на память: в поле руководитель — звание формальное. Он обеспечивает, дискутирует с местным начальством, отчитывается перед власть имущими. А во всем остальном у нас лямка Одна. Даже, в конце концов, шансов сломать шею во имя успеха экспедиции у рядового участника чуточку больше. Если он, конечно, чересчур старательный. А ты, похоже, не чересчур.
— Это почему же?
— Сумма впечатлений.
— Ты даешь!
— Извините, если что не так.
По совести говоря, я и сам не знал, так это или не так. В школе у нас как-то случилось памятное мне. По химии задали задачу. Не то, чтобы непомерно трудную, но в достаточной мере каверзную. Я над ней бился — ну ни в какую. Пришел в школу, оказалось, что только один Женька Ростоцкий сообразил, что к чему. Хотели мы у него передрать, а Вовка Воеводин говорит: «Сегодня сдерем, а завтра Катюша (наша химичка) такое закатает, что сам Менделеев не разберется. Никто не решил — и концы». Женька начал было рыпаться, но Вовкин довод нам тогда показался более чем резонным. И все-таки на уроке Женька вылез. А вечером на катке мы заволокли его в хоккейную коробку, и Вовка долго у него допытывался: «Ты старательный, да? Очень, да?»
Вспомнил я этот случай, вспомнил, что принимал в допросе Женьки Ростоцкого деятельное участие, и подумал, что, может, Матвей и прав. Хотя, в общем-то, со школьных лет воды утекло много, и то, что тогда мне казалось дельным, теперь воспринимается совсем по-другому. А насчет старательности… Тут вообще, по-моему, разобраться нет никакой возможности. Один пыхтит, пыхтит и ни с места, а у другого самое трудное дело вроде само собой делается.
Я сказал об этом Матвею, а он развеселился.
— Само собой, считаешь?
— А что, нет?
— Вопрос, милейший, в технике. Один всю жизнь на бога рассчитывает, другой — на себя. Тот, кто на бога, — пыхтит, кто на себя, — делает. Все здесь, вроде бы, яснее апельсина… Вон, у косы наши. Готовься, будет сейчас апельсин.
Как ни странно, шеф поворчал самую малость. Причем напирал больше не на дисциплину, а на сознательность. Мы же экспедиция, коллектив, и каждый член коллектива должен понимать, что он член коллектива, имеющий определенные обязательства перед остальными…
— Друг, товарищ и брат, — деловито уточнил Матвей.
Вениамин Петрович побарабанил пальцами по коленке и оценивающе сказал:
—
Про меня шеф ничего не сказал, как будто меня вообще не существовало, и мне было очень обидно. Когда мы с Элькой ушли к воде, я загнул по адресу В. П. несколько стоящих определений, но Элька никак на них не отозвалась. Тогда я перекинулся на нее:
— Что-то у тебя с некоторых пор вывихи характера.
— Это потому, что я тебе не поддакиваю?
— Я в поддакивании не нуждаюсь.
— Нет, нуждаешься. Ты желаешь, чтобы с тобой считались. А ты знаешь, сколько Вениамин Петрович пережил, пока мы вас ждали? А я сколько пережила…
— Что это вы так распереживались?
— Так ведь Чулой, — Элька зачерпнула в пригоршню песку, попересыпала из ладошки в ладошку и тихо сказала: — Завтра работать пойдем.
— Куда, куда пойдем?
— Работать. Вон туда. — Она кивнула головой на серые, рассеченные трещинами скалы, которые отсюда казались вертикальными и неприступными.
— Это что, в порядке юмора?
— Я не знаю. Это же не я придумала. Шеф сказал, я только повторяю.
— Так мы вроде не для горных баранов питание разведываем.
— Говорю же — не знаю. Пока вас не было, шеф в бинокль что-то там разглядел, хотел было один лезть, но я отговорила. Тогда он сказал: завтра будем работать.
Я пожал плечами:
— Начальству видней. Надо — значит, надо.
Когда мы вернулись к лагерю, Матвей с шефом сидели над картой. Шеф прикидывал циркулем расстояние и говорил, как всегда, неторопливо и рассудительно. Матвей, покусывая травинку, рассеянно слушал, а потом сказал:
— Зря это все, шеф. Ведь вроде бы договорились…
— О чем договорились?
— Насчет Кайтанара. Работу возобновляем в Кайтанаре. В данном случае я, конечно, не возражаю, просто высказываю свои соображения.
— Оказать «зря» — это еще не значит высказать соображения. И притом — что значит «зря»?
— Проволочка эта ни к чему.
— Стало быть, вы все же возражаете?
— Отнюдь. Обосновываю. То, что вы усмотрели на этих голых коленках, — Матвей, как недавно Элька, кивнул головой на скалы, — булавочная головка, которую не следует даже принимать в расчет. На карте значится, что места эти прокляты богом, что пастбищ здесь нет. Нет — и точка. Но даже, допустим, какой-то лужок мы обнаружим. С пятачок…
— Я не допускаю мысли…
— «Не допускаю мысли» — тоже не воспринимается как довод. Вы же хотели выслушать соображения…
— Хорошо. Хорошо. Извините меня, слушаю.
— Больше пятачка. Квадратный км. Излазаем его, возьмем укосы, составим описания, исправим карту. А идея? Идея где? Где рациональное зерно?
Шеф вздохнул, собираясь перебить Матвея, но тот остановил его коротким движением руки.
— Вы что же, полагаете, уважаемые колхозники потянут сюда свою скотину, как тот дядя тянул корову на баню? Или, может, используют вертолеты? А время мы затратим. Вы же, по-моему, самый первый противник растранжиривания времени. Где логика? За те часы мы в районе Кайтанара сделаем втрое больше, не говоря уже о пользе сделанного.