Закон
Шрифт:
Франческо разложил перед собой чистые партитурные листы и начал быстро рассаживать на линейках черные точечки нот. За одну песенку на последнем фестивале, проходившем в Неаполе, он был удостоен серебряной медали. Бриганте с удовольствием наблюдал за сыном. Ему было даже как-то совестно мешать такому, хоть и пустяковому, занятию, тем более что сын трудился не на шутку. Но потом решил, что, пожалуй, самое надежное средство поставить сына в тупик - это повести внезапную атаку, только таким путем и можно узнать всю правду.
– Почему ты велел адресовать
– в упор спрашивает Бриганте.
Франческо не торопясь поднимает на отца глаза. А сам думает: “Да, здорово промахнулся. Почтальон ему рассказал. Он все всегда знает. Я обязан был это предвидеть и выдумать что-нибудь другое”.
Он медленно поднимает голову.
– Да, отец, - говорит он.
– Я тебя не спрашиваю, пишут ли тебе до востребования. Я и без тебя это знаю. Я спрашиваю почему?
Бриганте сверлит сына пронзительным взглядом. Франческо даже не смигнул. Глаза у него большие, навыкате, бледно-голубые. С минуту он молча смотрит на отца. Потом говорит:
– Это несущественно.
Жестким взглядом маленьких глазок Маттео Бриганте впивается в водянистые большие глаза сына. Но ему не удается нащупать их глубин, так же как не разглядеть пики Далматских гор, до того головокружительно высоких, что, того гляди, пробуравят они само небо. Их неприступность по душе отцу. Все козни дельцов разобьются об этот Олимп.
– Стало быть, у тебя в Неаполе есть подружка?
– спрашивает Бриганте.
Франческо размышляет, но длится это всего лишь один миг. “Это он мне ловушку, что ли, ставит или протягивает руку помощи?
– думает он.
– Очевидно, ловушку, но лучше пусть остается в заблуждении, тем более что все равно ничего проверить он не сможет”. Даже отдаленная тень этих мыслей не замутняет его глаз, где огромный зрачок заполняет почти всю радужку, не омрачает лица с округлой нижней челюстью, царственно вознесенного над мощной, высокой, как у Юпитера Олимпийского, шеей.
– Да, отец, - отвечает он.
– С моей точки зрения, нет ничего дурного в том, что у тебя в Неаполе есть подружка. Можешь сказать ей, чтобы писала тебе на дом.
– Скажу.
– Она на каникулах?
– Да, отец.
– На каникулах в Турине?
– Нет, отец.
– Как же так, ведь на конверте штемпель туринского почтамта.
– Я не посмотрел.
– Посмотри.
– Я конверт выбросил.
– Посмотри, что она в письме пишет.
– Я письмо выбросил.
– А сам-то ты знаешь, где она сейчас?
– Да, отец.
– Если ничего не имеешь против, может, скажешь, где именно она?
– Уехала на каникулы в Пьемонт.
– К своим родителям?
– Да, отец.
– Понятно, - тянет Маттео Бриганте.
– Попросила кого-нибудь отвезти письмо в Турин, чтобы родители не заметили что она тебе пишет.
– Очень может быть.
– Она у отца с матерью?
– Очевидно.
– Что-то ты о ней не много знаешь…
– Да, отец.
– По-моему, она тебе на машинке пишет?
– Она машинистка.
–
– Не знаю.
“С таким молодцом ни один адвокат не справится”, - думает отец. Но свое восхищение предпочитает не показывать открыто. И снова берется за писание.
“Если он прочел письмо, - думает сын, - он меня просто на медленном огне поджаривает, ждет, когда я заврусь окончательно, готовит мне ловушку. А если письмо не прочел, а только почтальон описал ему конверт, тогда победа на моей стороне. Но все же будем начеку”.
Бриганте подымает голову.
– Надеюсь, ты этой девушке не пишешь ничего такого, что могло бы тебя скомпрометировать…
– Нет, отец.
– Помнишь, что я тебе по этому поводу говорил?
– Да, отец. Что бы я ни писал, я всегда помню о законе.
– А помнишь, что существует лишь один способ не сделать девушке ребенка?
– Да, отец.
– И она соглашается?
– Да, отец.
Не переставая строчить, Бриганте негромко хохотнул.
– Ох уж мне эти машинистки, - бросает он.
– Девицы, живущие при родителях, не столь сговорчивы.
Воцаряется молчание. Франческо снова начинает рассаживать черные значочки на пяти нотных линейках.
Когда бал кончился, директор филиала Неаполитанского банка вернулся домой вместе с собственной женой. Жена дулась, потому что он все время танцевал с Джузеппиной. Пока жена молча раздевалась, он сидел в уголке на стуле. А когда она легла в постель, заявил:
– Пойду на площадь выкурить сигарету.
– Ты к той девке идешь!
– крикнула жена.
– Я сказал - иду на площадь выкурить сигарету. Имею я право подышать свежим воздухом или уже не имею?
Он ушел и действительно встретился с Джузеппиной. И сейчас они целуются в тени аркады анжуйского крыла дворца.
Пиццаччо рыщет по городу, выполняя наказ Маттео Бриганте. Он заметил Джузеппину, целующуюся с директором филиала Неаполитанского банка. “Вечно она к женатым липнет”, - думает он и даже отмечает это на ходу (в памяти, конечно), просто так, на всякий случай. Но Маттео Бриганте не давал ему приказа следить за этой парочкой.
На пятом этаже претуры бодрствует в своем кабинете судья Алессандро; теперь, когда донна Лукреция потребовала себе отдельную спальню, он и ночует в кабинете. Когда уже начнет рассветать, он приляжет на кушетку, стоящую под книжными полками.
А пока он пишет свой интимный дневник, пишет в общей тетради, и строчки то лезут вверх, то ползут книзу, потому что приступ малярии еще не окончательно прошел.
“…Никогда я не завершу моего труда. “Фридрих II Швабский как законодатель”, о котором я так часто беседовал с бывшей тогда еще моей невестой Лукрецией. Я один из десяти тысяч итальянских судебных чиновников, начинавших какой-нибудь труд, полный оригинальнейших идей, посвященный истории права, и ни разу еще не случалось, чтобы такой труд был доведен до конца. Мне просто не хватает дарования.