Законник.
Шрифт:
…Слушая размеренную, но от этого не менее эмоциональную речь Томаса, Логирд Неустрашимый быстро перестал понимать, где заканчивается замысел сына и начинается импровизация его оруженосца: каждое следующее слово, срывающееся с уст воина, становилось все тяжелее и тяжелее. И к моменту, когда в руках Королевского Обвинителя снова возник молот, граф Утерс ощущал себя раздавленным тяжестью предъявленных чете Квайст обвинений. И был почти не в состоянии что-либо анализировать. Ибо его душа сгорала от ненависти к Размазне и его супруге, и рвалась на части от сочувствия к невинным, по их вине
На то, чтобы успокоиться и взять себя в руки, ушло несколько минут. К этому времени Томас покинул Помост Обвинителей, а на его место поднялся коронный нотариус Атерна. И зачитал еще несколько свитков.
Реакция зрителей на эту информацию была намного менее острой: по мнению Ронни, после выступления Томаса собравшимся надо было дать достаточно времени, чтобы они смогли успокоиться. И правильно оценить великодушие его величества…
…Все время, пока мэтр Дэвиро спускался с Помоста Обвинителей, в Белом зале стояла мертвая тишина. Молчали все — и родственники леди Майянки, и их недруги, и те, кто искренне ожидал торжества закона и справедливости. А когда граф Лагар дал слово обвиняемым, зал словно сорвался с цепи.
Орали все: молодежь, едва перешагнувшая порог совершеннолетия и умудренные опытом старики; еще не опоясанные девушки и женщины, воспитывающие детей своих детей. Даже воины Внутренней стражи, стоящие спиной к клети обвиняемых, слитно стучали кромками щитов об каменный пол. И яростно сверкали глазами.
Для того чтобы успокоить возжаждавший крови народ, потребовалось личное вмешательство короля: богато украшенная драгоценностями держава поднялась в воздух… и с грохотом обрушилась на подлокотник трона:
— Тихо!!!
Младший сын графа Олеро, среагировавший на приказ короля слишком поздно, оказался на полу. В компании с телохранителем Ванессы де Клади, случайно задетым оплеухой отца графа, разъяренного таким непочтительным отношением к верховному сюзерену. Впрочем, возмущаться юноша не стал. А предпочел смотреть на короля снизу вверх.
— Это — лишь одна сторона монеты… — дождавшись тишины, негромко произнес Вильфорд Бервер. И угрюмо посмотрел на своих вассалов. — Но для того чтобы вынести справедливый вердикт, надо увидеть и вторую…
Слушая эти слова, Логирд Неустрашимый не отрывал взгляда от графа Конта де Байсо. И ждал его реакции.
Выражение искренней благодарности, появившееся на лице потенциального заговорщика, заставило графа улыбнуться: идея его сына начинала воплощаться в жизнь. Пусть медленно — но довольно уверенно…
— Ваше величество? Ваша светлость? Могу я… передать право защиты моей супруге, баронессе Майянке Квайст, урожденной де Венгар? — поочередно поклонившись своему сюзерену и Королевскому Обвинителю, поинтересовался бледный, как полотно, Размазня. А потом нервно потер рукой шею. В том месте, где ее должен был перерубить топор палача…
— Вы имеете на это полное право… — дождавшись утвердительного кивка короля, невозмутимо произнес граф Лагар.
— Благодарю…
— Спасибо, сир! Спасибо, ваша светлость! — в унисон ему сказала баронесса Майянка. И, облизав пересохшие губы, зажмурилась. Потом набрала в грудь воздуха и выдохнула: —
…Продолжение следующей фразы утонуло в безумном реве не ожидавших такого признания дворян: полное признание вины означало неминуемую смерть. От руки палача, восседающего по правую руку от Королевского Обвинителя.
— Тихо!!! — повинуясь едва заметному жесту короля, рявкнул церемониймейстер.
Замолчали. Все. Даже граф де Венгар, пытавшийся успокоить расплакавшуюся супругу.
…- К моему искреннему сожалению, я оказалась слишком слаба, чтобы противостоять соблазнам красивой жизни… — не отрывая взгляда от лезвия Кровопийцы, еле слышно прошептала баронесса Майянка. — Роскошь высшего света, балы в королевском дворце, платья и украшения от лучших столичных мастеров… все это постепенно затмевало мой разум. И я… забыла все, что в меня вбивали родители и чего требовал мой муж… Я имею в виду свой вассальный долг перед вами, ваше величество… Я жила от бала до бала, от приема и до приема, и даже отказалась от счастья материнств, лишь бы этот сплошной праздник не прекращался ни на мгновение… Украшения, наряды, кареты — все это, конечно же, стоило денег. Но я… не вдумывалась, откуда они берутся! Ведь для того, чтобы они появились, следовало просто вызвать мытарей и приказать…
'Хорошо говорит…' — покосившись на мессира Жака Оттса, мысленно отметил Неустрашимый. — 'Интересно, сколько из вышесказанного — ее мысли, а сколько — результат бесед с 'совершенно случайно' оказавшимся в соседней камере Дартом Крючкотвором?'
— То, что мои траты сказываются на жизни наших вассалов, я поняла только тогда, когда вдумалась в слова графа Утерса Законника. И… мысленно умерла: жить, осознавая, что твои увеселения стоили жизни полутора тысячам ни в чем не повинных людей — невозможно… Если бы не чувство долга, сжигающее мою душу, то я попросила бы мужа помочь мне уйти из жизни. Или наложила бы на себя руки еще до приезда в Арнорд. Увы, осознание вины перед своими вассалами оказалось сильнее. И все эти дни я пыталась понять, что мы с мужем сможем для них сделать…
Услышав еле слышный ропот, граф Утерс кинул взгляд на де Лемойра, и успел прочитать по его губам слово 'умереть'…
— Я - не мужчина, и в детстве тратила время на изучение чего угодно, кроме Уложения. Но, оказавшись в Последнем Приюте, в буквальном смысле вымолила у мессира Жака Оттса свитки с его статьями… — посмотрев на королевского палача с искренней благодарностью(!), произнесла баронесса. — Оказалось, что я была слепа! Что следствия моей глупости намного весомее, чем я могла предположить…
Повернувшись лицом к королю, леди Майянка несколько раз сжала и разжала пальцы, потом сглотнула подступивший к горлу комок и продолжила:
— Наши предки были воистину мудрыми людьми. Составляя Уложение, они руководствовались вечными законами высшей справедливости: живот — за живот, жизнь — за жизнь. Не согласиться с этим трудно. Ведь единственное, чего хотели те, кто придумывал законы, по которым Элирея живет все это время — это чтобы мы, их потомки, привыкли отвечать за свои поступки по справедливости…