Законы лидерства
Шрифт:
Она вскинула голову. Глаза снова изменили цвет, сузились, стали раскосыми и янтарными, как у рыси.
– Теперь я вижу, что ты не мальчишка. Ты кретин!
– Я не хотел тебя обидеть, Таня, прибавка на самом деле необходима.
– Смягчаю формулировку. Недоумковатый переросток. Подработать сама могу. Знаешь, как я шью?
– Так в чем же дело?
Я увидел, как в углах ее глаз показались слезы. Застыли там свинцовыми дробинками, удерживаемые усилием, губы побелели:
– Я принесу тебе несчастье. Если поженимся, тебе придется отсюда уйти.
– Чепуху вбила в голову. Могла бы отыскать
Она расслышала муку в моем голосе. И дробинки не выстрелили. Она смахнула их:
– Не злись. Подождем.
– Не могу. Ты мне снишься по ночам. Она вспыхнула румянцем. Краска залила даже лоб и подбородок. Оглянувшись, забормотала:
– Как есть, мальчиш. Ну хочешь, я буду приходить к тебе в общежитие, как жена. Или сделаем так: один мой родственник уезжает в Алжир на два года. Останется изолированная однокомнатная квартира...
– Зачем эти сложности? Если нельзя жить у тебя, поживем в общежитии или в этой квартире. Только сначала распишемся. Чтобы никого не стесняться.
Она отрицательно покачала головой и отвернулась, думая, что я не вижу ее слезы...
* * *
Многие старые сотрудники потом утверждали, что такого бурного собрания не было за все годы существования института. Конечно, особую остроту ему придавал жилищный вопрос. И все- таки дело было не только в этом... Когда я вспоминал и анализировал выступления, реплики членов президиума, то должен был согласиться с Таней: за всеми "случайными" вспышками эмоций, "не вполне мотивированными" обвинениями, "не до конца продуманными" предложениями скрывалась чья-то опытная дирижерская рука.
Уже с самого начала собрания я отметил, что почему-то в президиуме рядом с Евгением Степановичем нет Александра Игоревича. Его место занимал Владимир Лукьянович. Перед ним на столе лежало несколько сколотых скрепками бумажек. Он накрыл их своими руками в веснушках и золотистых волосках. Руки подрагивали, иногда постукивали пальцами, бдительные, настороженные, как два сторожевых пса.
Близко посаженные, чуть навыкате глаза загадочно поблескивали. Казалось, что на носу у него пенсне с невидимой дужкой. На множество вопросов он отвечал спокойно, рассудительно, обнадеживал обиженных, успокаивал раздраженных. Иногда он ссылался на то, что недавно занимает эту должность и не может отвечать за дела своих предшественников. Этих ссылок становилось все больше и больше. Я переглянулся с Таней. Она скорчила гримасу, означающую: да, я тоже заметила. А чего от него ожидать?
– Все-таки вы, Владимир Лукьянович, не ответили на мой вопрос, - не унимался какой-то сотрудник из лаборатории ферментов.
– Как могло случиться, что некоторым одиночкам предоставили отдельные квартиры в "гостинке", а мы с женой вынуждены ютиться в общежитии?
– Простите, я уже отвечал на идентичные вопросы, - сказал Владимир Лукьянович.
– Что можно добавить?
– Он обвел взглядом зал, повернулся к сидящим в президиуме, как бы обращаясь к ним за поддержкой, чуть дольше задержал вопросительный взгляд на директоре. Потом медленно, будто нехотя проговорил: - Вот по такому же точно поводу нам передали из академии анонимное письмо.
– Наконец-то он взял в руки сколотые скрепкой бумаги, которые придерживал с самого начала собрания.
"Не то ли самое театральное ружье,
– Придется прочесть, чтобы вы поняли всю сложность моего положения, сказал он, отпил из стакана воды и носовым платком не спеша, с брезгливой осторожностью, с нарочитой тщательностью промокнул губы.
В анонимном письме говорилось о злоупотреблении служебным положением со стороны Александра Игоревича, когда он по поручению директора курировал жилищный вопрос. Одним из примеров злоупотреблений называлось выделение отдельной комнаты в общежитии одинокому тридцатилетнему холостяку якобы для того, чтобы он мог в любое время водить к себе девочек. И этим холостяком был... я.
Тотчас взгляды десятков людей, как шпаги, скрестились на мне. Кажется, я побагровел, на лбу выступили капли пота, в виске начал стучать настойчивый молоточек: тук-тук, тук-тук. Таня поспешила подбадривающе и успокоительно подмигнуть мне.
– Уверен, что анонимка просто лжет, и ни Александр Игоревич, ни молодой наш сотрудник ни в чем подобном не виноваты, - пророкотал директорский баритон.
– Конечно, конечно, - согласился Владимир Лукьянович.
– Лжет, как все анонимки. Сейчас Петр Петрович нам это подтвердит.
Мне пришлось встать. Когда-то очень давно, в детстве, я пережил нечто подобное. Потом на перерыве между уроками бил в ненавистное прыщавое лицо.
Но теперь ничего не решить кулаками. Удар по мне снова пришелся ниже пояса. Рефери открыл счет. То, о чем писалось в анонимке, было гнусным наветом. Но внешне оно выглядело безукоризненно. Я действительно по настоянию Александра Игоревича жил один в комнате, предназначенной для двоих. Как объяснить присутствующим, что, во-первых, тогда в этой комнате над второй постелью обвалилась штукатурка, до ремонта должно было пройти не менее двух месяцев, и только на это время меня поселили одного; что, во-вторых, Александр Игоревич настаивал на этом по просьбе Виктора Сергеевича, поскольку я выполнял срочную и очень сложную работу, связанную к тому же с печатанием на машинке?.. Да, удар был рассчитан точно - под самый дых.
– Выходите сюда, Петр Петрович, на трибуну, - позвал Владимир Лукьянович, - чтобы все слышали отповедь наглой клевете. Надо бы еще узнать, кто это в нашем институте занялся сочинительством анонимок.
Я шел сквозь строй взглядов - теперь это были шпицрутены, которыми, как я читал, секли когда-то провинившихся солдат. Взгляды, впрочем, были разные и осуждающие, и участливые, и злорадные, и дружеские. Но я воспринимал их по-своему.
Боковым обострившимся зрением увидел, как "заботливо" Владимир Лукьянович поставил на трибуну стакан с водой, подумалось почему-то: "С ядом".
На меня нашло оцепенение. С высоты трибуны лица в зале слились в сплошную глазастую массу. Я вспомнил, что умелые ораторы выделяют для себя в зале симпатичное лицо и обращаются непосредственно к нему, как бы не замечая остальных. Попытался отыскать взглядом Таню, но различить ее не удалось.
– Мы ждем и готовы вас внимательно послушать, - напомнил мне директор.
– Дело в том, - начал я, с удивлением слыша, что мой голос стал совершенно чужим, каким-то сдавленным, деревянным, - да, я действительно живу один в комнате на двоих.