Законы Лужкова
Шрифт:
— Знаешь, мне приходилось встречать ответственных работников, которые вызывали «на ковер» своих сотрудников, устраивали им порку, когда что-то не получалось, и под занавес изрекали: «Идите и думайте». Таких руководителей я на дух не выносил и клялся себе на них не походить. Слово «думай» я ценю, пожалуй, превыше других слов, но обращаю его в первую очередь к себе. Я ответил на твой вопрос?
– Допустим, только ведь ваш диалог был слишком длинным для одного-единственного вопроса. Возникли и другие мысли. Странно не то, что вы ностальгируете по химии, — в конце концов, вы отдали ей полжизни, — а то, что по-прежнему свободно оперируете всеми этими терминами
— Память у меня в самом деле систематизированная, постоянно тренируемая. Это очень важно — самовоспитание памяти. Но одно дело — помнить обиды, другое дело — мстить. Я не мщу. Я по натуре не мстительный. Хотя достаточно злой. Могу наказать, могу уволить. Вообще когда вижу плохо сделанную работу, становлюсь беспощадным. Но при этом удерживаю в памяти профессиональные достоинства людей, их успехи и за ошибку, даже крупную, а уж тем более за разовый промах, расставаться с инициативным, дельным работником не буду. Потому что абсолютно уверен: работа человека — его судьба. Особенно если эта работа — по всем статьям твоя: твоя специальность, твое увлечение, твоя любовь, наконец. Потеря такой работы — настоящая драма, утрата важнейшей части жизни. Для русской интелегенции всегда многое значила работа, деятельность.
— Вы всегда любили много работать?
— Да, да, да. Безусловно.
— Была у вас когда-нибудь неинтересная работа? Которую вы делали с плохо скрываемым отвращением.
— Нет, тут мне повезло. Повезло и с руководителями, которых я ценил, и с характером самой работы. Хотя полюбил я ее не сразу. Когда заканчивал институт нефти и газа по специальности автоматизация производства, хотел попасть на так называемые оргнефтезаводы. На пускачи, как их называли. Но тут случился майский пленум 58-го года, и меня, как отличника, направили по мановению руки Никиты Сергеевича Хрущева в химическую промышленность. Тогда нужно было развивать химию.
Я долго отказывался, отбивался. Когда же попал в институт пластмасс, он показался мне какой-то забегаловкой. Никакого сравнения с крупными нефтеперерабатывающими заводами. Это потом промышленность пластмасс мощно развилась, а в 58-м году было котелковое производство, полукухонная технология. И тем не менее я довольно быстро нашел интерес в работе, начал заниматься совсем новым делом — производством фенолформальдегидных смол. Оно было создано после драматических неудач, мы его долго дожимали, и, кстати, сейчас это производство эффективно работает.
Так что никогда не было у меня неинтересной работы. Даже в Мосагропроме. Там захотелось решить задачу, с которой наша любимая партия не могла справиться десятилетиями, — отказаться от привлечения работников разных институтов и учреждений на плодоовощные базы. Я тогда чересчур самоуверенно сказал, что сделаю это за полгода.
— Сказали кому?
— Самому себе. Вслух никому обещаний не давал, да никто их от меня и не ждал. А сам себе я объявил: вот задача, которая имеет
Сделал расчеты, скольких людей привлекают на овощебазы, какая эффективность привлекаемых доцентов, профессоров. И написал письмо в правительство: дайте мне 27 миллионов рублей (тогда деньги, как ты понимаешь, были другими) — и людей из институтов и всяких прочих организаций на базах не будет. Честно говоря, думал, меня пошлют подальше. Но Рыжков передал проект на экспертизу в Госплан Ситаряну, а тот написал примерно так: я не верю, что у них это получится, но деньги не такие уж и большие. Тогда Николай Иванович написал резолюцию: «Выделить деньги, в декабре проверить. Если не получится, освободить от работы». Вот такая была кадровая политика.
Итак, начал я наводить порядок на овощных базах. И очень скоро посыпались жалобы в ЦК: Лужков авантюрист, он оставит москвичей без картофеля и овощей… На каждом бюро горкома партии я «звучал»…
В конце концов мне это бичевание надоело. Написал одно заявление об уходе, другое. Просил или освобождения, или доверия. В тот момент у меня было жуткое состояние — жена умирала от рака… Но, как бы то ни было, первой же зимой овощные базы смогли отказаться от привлечения людей по разнарядке.
Тогда произошел забавный эпизод. Шел пленум московского горкома партии. Зайков, первый секретарь, никогда заранее не смотрел подготовленный для него доклад. И вот стоит на трибуне и читает: «Нам удалось исключить привлечение людей на базы…». В зале поднялся шум. В перерыве Зайков на меня налетел:
— Вы что понаписали? Вы меня обманули! Когда я сказал, что мы отказались от привлечения людей на базы, в зале загудели.
— Во-первых, — отвечаю, — доклад писал не я, а ваш аппарат. Во-вторых, аппарат написал правильно.
— А почему зал шумел?
— Я думаю, это был вздох облегчения. Позовите любого первого секретаря райкома и спросите, направляет он людей на базы или нет.
Зайков вызывает Земскова из Ворошиловского района.
— Вы что, действительно не привлекаете людей на овощебазы?
— Нет, с этим покончено. Мы в зале от радости шумели.
— В управленческой лексике есть понятие «кризисный менеджер». Вас, между прочим, тоже причисляют к этому разряду. По-вашему, справедливо?
— Когда я работал директором научно-производственного объединения, самые увлекательные дни для меня наступали в конце года, когда план оказывался под угрозой, когда все горело и начинался хаос. Именно в этот момент мне было наиболее интересно управлять и всей организацией, и производством. Интересно подчинять определенной системе волю людей… Да, я могу согласиться с тем, что работать в кризисных ситуациях мне нравится. В хозяйственных, хочу это выделить, кризисных ситуациях, не дай бог управленцу получить общественный кризис. Мы это хлебнули полной мерой.
А вообще, можешь быть кризисным менеджером или мирным, но если ты руководитель — обязан работать больше своих подчиненных. А те должны видеть, что они имеют дело не только с начальником, но и с подлинно действующим лицом.
КОГДА КОРОЛЬ ИГРАЕТ СВИТУ
В одной книге вычитал: «Властью не награждают, властью наказывают». Кому, вы думаете, эта фраза принадлежит? Лужкову, вот кому.