Законы отцов наших
Шрифт:
— Я назвал тебя параноиком.
— Ладно, параноиком. Но учти, избиратели горой стоят за этого парня.
— Чушь собачья, — отвечает Сет, — вся эта болтовня об американском электорате. Я думаю об Эдгаре в сенате штата и не могу избавиться от впечатления, что мы в Сумеречной зоне.
Дубински излагает историю появления Эдгара в местной политике. Лет десять назад Эдгар стал «зеленым»: сколотил разношерстную коалицию из идейных противников капитализма, экологов и защитников прав животных. Когда крупная компания по производству косметики дала грант одной университетской лаборатории, он возглавил демонстрации.
— Студенты колледжа заявляли, что они против умерщвления кроликов ради производства косметической туши. Чтоб мне провалиться, они
— А разве люди не знают о нем? Я имею в виду его прошлое? — спрашивает Сет.
— Ну, ты меня удивил. Я писал статьи. Дважды. Однако быть бывшим радикалом очень — что?
— Модно?
— Точно, и в определенной степени внушает доверие. Полагаю, в этом и есть секрет популярности Эдгара, которая, без сомнения, накладывает на него обязательства добиваться реформ. Люди думают, что он не отступит от своего. Да и вдобавок Эдгар ничего здесь не натворил. Если он и набедокурил, то в других местах, а местным жителям наплевать. В конце концов, в шестидесятые все сходили с ума. Тем более что он не представляет округа Оранж. Его избирательный округ — университетский городок и несколько новостроек в Ист-Киндл. Если бы Эдгар выступал там от республиканцев, его наверняка прокатили бы.
— Я никак не могу представить себе этого парня похлопывающим избирателей по плечам и пожимающим им руки перед телекамерами.
— Он дерьмо на палочке. Я встречаю его иногда на больших тусовках, когда все дышат друг другу в спину, выискивая самое большое кольцо для поцелуя. Эдгар обычно стоит у стены, кусая губы. С другой стороны, его сдержанность нетрудно понять: ведь он профессор, человек из мира науки. В общем, его считают занудой.
— Ну а как насчет женщин? Он когда-либо показывается с представительницей прекрасного пола?
Наступает пауза. Наверное, на лице Дубински, который, насколько мне припоминается, давно развелся, появляется выражение дискомфорта. Его собственная жизнь в плане светских развлечений, очевидно, далеко не блестяща.
Сет не отстает:
— Ходят какие-либо слухи?
— Да так, ерунда, зацепиться не за что, — отвечает Стью, — мало ли что болтают от скуки. То болтают, то не болтают. В общем, ничего существенного. Я не знаю — мальчики, девочки, пигмеи… Да что там, из него уже песок сыплется. Ему ведь, наверное, далеко за шестьдесят? Шестьдесят пять-шестьдесят семь. Сдается мне, по этой части он ушел в отставку, и окончательно.
— Ладно, я просто спросил. А ты не пробовал прощупать Джун?
— Разумеется. Ты дал мне наводку, и я ее нашел. Джун жила в маленьком городишке в Висконсине. Я сказал ей, что хочу поговорить насчет Эдгара. И после этого — гробовая тишина. Она молчала минут пять. Я уже забеспокоился, не окочурилась ли она. И вдруг ее голосок: «Это было так давно, что я уже ничего не помню». Впрочем, Джун говорила довольно дружелюбно и о многом — кроме того, что мне было нужно. По манере разговаривать — старая пропойца, ни дать ни взять. Во всяком случае, раньше она наверняка крепко зашибала. А потом звонок от пресс-секретаря Эдгара: я, дескать, вторгаюсь в его личную жизнь. Ну, на меня где сядешь, там и слезешь. Короче говоря, у этого парня определенно есть секреты, которые он хочет унести с собой в могилу. Без ЦРУ тут не разберешься.
— Секреты у него есть, точно, — задумчиво говорит Сет.
— Ты мне уже все уши прожужжал. Лучше скажи, что тебе нужно? Может, он был запойным пьяницей похлеще, чем капитан Хук, но теперь завязал… К тому же у него есть награды. Черт, забыл, от каких-то женщин…
— Лига женщин-избирателей?
— Точно. И даже дважды. Как лучшему законодателю. Кровоточащее Сердце Года. Века. Ты когда-нибудь видел его в конгрессе штата? Там он в своей стихии. Просто обалдеть! Восседает в своем кабинете, важный, насупленный. На столе перед ним четыре телефона, и все звонят одновременно.
Когда Дубински, сидящий по другую сторону перегородки, разражается смехом после своей же шутки, самой тупой из всех, что я когда-либо слышала, появляется Гвендолин. Я тут же встаю и встречаю ее в нескольких футах от стола со словами:
— Все в порядке?
Она хочет кофе, и я предлагаю выпить его у стойки бара.
— А почему нельзя выпить за столом?
Я подношу к губам палец. Мы забираем сумки и пакеты с покупками и переходим в знаменитый бар «Джилси», где каждую пятницу вечером собираются пропустить по рюмочке и пообщаться представители всех ветвей нашей правоохранительной системы. Здесь тоже шикарное помещение, хотя и с несколько более тусклым освещением. В центре — дубовый бар с огромным зеркалом в резной раме из двух вертикальных колонн, соединенных вверху и внизу виноградными ветвями. Он простирается в длину на сорок футов, сверкая батареей бутылок с виски, коньяком, водкой, ликерами и другими напитками. Сумки мы ставим под стойку бара, у медной подставки для ног, а сами забираемся на высокие табуреты. Мое объяснение о посетителях за соседним столиком на короткое время прерывается по вине официанта-грека с мохнатыми бровями, который летит к нам в уверенности, что мы решили удрать, не расплатившись.
— Ты имеешь в виду обозревателя? — спрашивает Гвен. — Твоя старая зазноба? Значит, и он здесь околачивается?
Пару раз Гвендолин интересовалась у меня о деле, потому что на глаза ей попались статьи в газете, однако она ничего не слышала об этих событиях из других источников.
— Ух, прямо как в кино. А как он выглядит?
Гвен встает на табурет коленками и пытается заглянуть через перегородку из цветного стекла, отделяющую бар от ресторана. К любовным авантюрам и сексу у моей подруги самое дерзкое отношение. Она совокуплялась с коллегами прямо в комнате отдыха врачей. Лично я считаю это неубедительной феминистской бравадой еще и потому, что в течение последнего года несколько раз следовала ее совету и каждый раз находила подобный опыт чуждым и печальным. Гвен была замужем три раза, в последний раз за врачом из Израиля, который у нее стажировался. Он был моложе ее на несколько лет. Она родила от него ребенка и через восемнадцать месяцев — ровно столько времени длился их бурный роман — выставила его за дверь.
— Сет выглядит лет на пятьдесят, примерно так же, как и я.
— Не будь такой угрюмой, дорогуша.
— Извини. Я излишне чувствительна. Мариэтта достала меня своими глупостями. Ей до смерти хочется, чтобы я снова с ним сошлась.
Гвен закатывает глаза:
— Ты единственная известная мне женщина, которая развелась и не испортила отношений со свекровью.
Я смеюсь от всей души. Это уж точно. Мать Чарли очень покладистая и добродушная женщина. Общаться с ней одно удовольствие.