Законы заблуждений
Шрифт:
– Придется, – согласился Гунтер и вежливо постучал в дверь. Изнутри доносились мужские голоса, причем в покоях наваррки велся настолько ожесточенный спор, что стука никто не услышал. – Войдем?
– Конечно, войдем! Любопытно, что за гости явились к принцессе…
Гунтер открыл дверь и шагнул в комнату. Теперь исчезла нужда пропускать сэра Мишеля вперед – мы теперь сами себе рыцари и даже бароны.
– Я не желаю выслушивать от вас никаких советов, сударь! – громко и бесцеремонно втолковывал собеседнику сразу попавшийся на глаза Гунтеру незнакомый красивый парень с длинной гривой иссиня-черных волос. – Можете сколько
– Вот интересно, – возмутился человек в темном костюме. – Кем это я, позвольте узнать, когда-либо командовал? Клевещете, молодой человек!..
– Мессиры, успокойтесь, – тоскливо воззвал Ангерран де Фуа, развалившийся на сундуках, однако было заметно, как он похоронил в бороде саркастическую усмешку. Рядом с Рено восседал сонный Казаков и делал вид, будто внимательно слушает препирательства темноволосого юнца и седого дворянина. – Гонтар, Хайме! Вы бы еще подрались! Тоже мне, нашла коса на камень!
Молодой человек, которого назвали испанским именем Хайме, метнул на Ангеррана испепеляющий взгляд и непреклонно заявил:
– Я никуда не поеду! Я добрался до Сицилии, чтобы устроить только свои дела. В замыслы отца и старших братьев я и раньше-то никогда не встревал, да и впредь не собираюсь. Вы что, решили, будто я намерен помешать вашим планам? Если бы я доселе оставался в Ренн-ле-Шато или уехал путешествовать в Месопотамию, это ничего бы не изменило!
– Вы просто мальчишка, – недовольно бросил седой. – Ваш старший брат при смерти и даже я не могу ему ничем помочь, граф Редэ почти повредился рассудком, а Тьерри и ваша сумасбродная сестрица решили, что настал их звездный час и готовы действовать лишь по собственному разумению, разваливая столь тщательно спланированное дело!
– Ах, вот как? – желчно улыбнулся Хайме и оскалился столь хищно, что Гунтера слегка передернуло. – Что ж вы сразу не сказали, мессир де Гонтар? Неужели вы потеряли свое влияние в Ренне? Могу лишь посочувствовать. Из-за этого вы хотите, чтобы я вернулся? Повторяю в последний раз – ни за что! Разбирайтесь с Тьерри самостоятельно. Искреннее надеюсь, что он откажет вам от дома.
– Тьфу! – сплюнул седой, чьи интонации показались Гунтеру смутно знакомыми. Лицо этого господина германец точно никогда не видел, а вот речь, костюм… Это связано с некими тягостными и неприятными воспоминаниями, относившимися ко времени жизни в Нормандии. – Кстати, у нас гости.
Все четверо наконец обратили внимание на остановившихся у порога Гунтера с Мишелем. Норманн почему-то озирался с выражением испуга в глазах, хотя даже сам себе не мог ответить, отчего встревожился.
– О, рад вас видеть! – Ангерран де Фуа мгновенно вскочил и легко поклонился. – Пожаловали доблестные защитники Мессины! Много англичан уложили?
– Достаточно, – осторожно сказал Гунтер, которому окончательно перестал нравиться царивший в комнате принцессы холод. Он был каким-то слишком… слишком неестественным.
– Позвольте вам представить, – начал Ангерран и кивнул в сторону седого: – Мессир де Гонтар из Лангедока, мой старый знакомый. Хайме де Транкавель да Хименес, наследник графа Редэ. Господа де Фармер и фон Райхерт.
– Премного наслышан, – недовольно ответил седой и тоже поднялся. – Простите, господа, мне пора. Дела, знаете ли. Еще увидимся.
Он быстро прошел к двери, оттеснил ничего не понимающего Гунтера, а Мишель
– Я думаю, никого не заденет, если я скажу, что порой просто ненавижу этого господина? – вопросил сам себя Ангерран, но тут же принял на себя роль гостеприимного хозяина. – Господа, присаживайтесь. Вина?
– Еды! – буркнул Гунтер. – И затопите камин.
– Хорошо, – неожиданно покладисто согласился Ангерран. – Я сейчас схожу в трапезную и принесу горячей пищи. А вы пока знакомьтесь с мессиром Хайме.
Гунтер успел сообразить, что они с Мишелем стали невольными свидетелями неких, скорее всего внутрисемейных дрязг, которые на публику обычно не выносятся. Судя по поведению Ангеррана, старый прохвост взял на себя должность посредника в беседе Хайме со странным господином де Гонтаром. Интересно, почему Гонтар в ответ на представление бросил «Премного наслышан» с таким видом, будто Гунтер и сэр Мишель его кровные враги? И все равно манера речи величественного пожилого господина заставляла германца напрячь память и сделать ясный вывод: они прежде виделись. Причем недавно.
– Шевалье де Транкавель? – сэр Мишель быстро позабыл свой непонятный испуг и неожиданно для Гунтера поклонился с самым серьезным и напыщенным видом. – Я счастлив, сударь, увидеться с одним из отпрысков столь славной фамилии. Вы тоже направляетесь в Святую землю?
– Признаться, мессир, я сам пока не знаю, – устало отозвался Хайме, глядя куда-то в сторону. – И еще, шевалье. Очень прошу вас, как человека, без всякого сомнения благовоспитанного, постараться как можно реже вспоминать о том, что мне довелось родиться сыном графа Редэ. Иногда титулы и родословные могут изрядно надоесть.
– О, разумеется! – Мишель, рассматривавший Хайме с крайней заинтересованностью, подсел на стул рядом и начал обычную куртуазную беседу – хорошо ли доехали, как ныне дела на юге Франции, много ли рыцарей из Лангедока собираются в Крестовый поход и так далее. В ответ норманнский рыцарь получал лишь сдержанные «да» или «нет», а Гунтер, которому больше всего хотелось поесть и поспать, неожиданно почувствовал, как его потянули за руку.
– Пошли на крыльцо, поболтаем, – тихо сказал Казаков. – Что-то у меня в голове сплошной сумбур образовался. Может, ты чем поможешь.
Устроились простецки: на верхней ступеньке всхода, как раз там, где Сергей разговаривал с Рено два часа назад. Казаков, естественно, не забыл прихватить обязательный кувшин с вином. Говорили на английском языке образца ХХ века, чтобы пробегавшие мимо монастырские служки или выходящие с мессы монахини не поняли даже обрывков фраз.
Казаков умел быстро и доходчиво растолковать суть проблемы, не вдаваясь в излишние подробности и лирику. Меньше чем за полчаса он изложил Гунтеру все события минувших дней, начиная от первого явления де Гонтара и заканчивая несколько неожиданными планами Ангеррана де Фуа, более известного под именем Рено де Шатильона. Казаков, обосновывая сам для себя необходимость таковой исповеди, счел так: они с Гунтером люди друг другу не чужие, как-никак, из одного столетия, а вдобавок рассудительный тевтонец гораздо ближе знаком с нюансами тутошнего бытия и особенностями психологии. Глядишь, и даст какой-нибудь дельный совет.