Закрой глаза – я тут

Баженова Ксения

– У вас есть тут рядом косметический салон? – спросила она подошедшего с обедом на подносе официанта. Он рассказал ей, как проехать к парикмахерской.

Она села прямо и медленно досчитала до двадцати одного. Это было ее магическое число. Все, что требовало повторения, она делала двадцать один раз. Медленно и со вкусом поела, расплатилась и поехала по указанному адресу. «Ничего, что задержусь на пару часов. Это время погоды не сделает. Приеду ночью, но зато не с облезлыми ногтями».

30

Сентябрь. Чердак. Дима

Он поднялся в кабинет, выпил остатки вина прямо из горлышка, стекло сильно клацало о зубы. Часть вина пролилась. И пошел на кухню за новой бутылкой. Попытался поплотнее закрыть дверь, но со сломанным язычком она не защелкивалась, все время открывалась. Он шарахнул ею изо всех сил. Часы пробили двенадцать. Дима не хотел, чтобы эта дверь оставалась открытой. Он снял майку и, зачем-то оторвав один рукав и сложив его в несколько раз, засунул между дверью и косяком, хотя можно было взять полотенце или лист бумаги. На кухне крепких напитков не оказалось, и Дима вспомнил про бар в гостиной. Тот был закрыт. Он долго и ожесточенно ковырял его ножом. Потом в сердцах бросил нож на пол и ударил кулаком по стене, попав в маленький голландский натюрморт. Бар открылся. С Димой приключилась настоящая истерика. Он вспомнил такой же момент в известном фильме и, сопоставив обе ситуации, начал дико ржать, со слезами, держась за живот. Потом, обессилев, подполз к бару на коленях. Увидел бутылку виски и стал пить его тут же из горлышка, он сразу опьянел и готов был упасть и вырубиться прямо

здесь. «Не-е, тут опасно», – говорил он себе, посмеиваясь и забираясь по лестнице наверх, в привычную спальню. Помогал себе, держась одной рукой за перила, а в другой неся бутылку коньяка, взятую из того же бара. Он запер изнутри дверь на ключ и, полетав немного на вертолетах, забылся.

Проснулся поздно. Его тошнило, и голова трещала так, будто грецкий орех раскалывали щипцами. Он вышел и покосился на соседнюю дверь – закрыта. Спустился на кухню. В таком состоянии ему было не страшно в этом, как он про себя его окрестил, «ведьмином» доме. В холодильнике остался только йогурт в стеклянных баночках. Он съел один, и его вытошнило прямо в кухонную раковину. Сердце колотилось, и руки дрожали, пока он пытался смыть кусочки желчи с отросшей щетины. Захотелось принять холодный душ. По пути наверх он увидел лестницу на чердак. Залпом выпил последние полбутылки вина, поднял нож, валявшийся у кабинета, и поднялся к маленькой деревянной двери, которая оказалась закрыта лишь проволокой, перекрученной вокруг ушек для замка. Он долго раскручивал ее трясущимися пальцами, чуть не падая с узкой лестницы, и, открыв, пригнул голову и зашел. Часы в гостиной пробили три раза. Было темно и пыльно. И только в два маленьких окошка, густо затянутые паутиной, по разные стороны прямоугольного пространства с уходящей вверх треугольной крышей пробивался слабый свет. Деревянные доски заскрипели под его осторожными шагами, из-под ног взлетели маленькие облачка пыли. Дима увидел большое зеркало, прислоненное к стене, возле него патефон и рядом с ним несколько пластинок. Он сел около патефона по-турецки и руками стер пыль. Завел его, хотя не знал, как правильно это сделать, и, достав из верхнего конверта с фотографией негра с трубой в руках пластинку, поставил ее, не надеясь, что она заиграет. Но черный круг заходил под иглой, и по чердаку поплыли звуки африканского блюза. Запись была старая, с потрескиваниями и шуршаниями, вводящая в транс. Музыка вуду, музыка рабов и плантаций, музыка колдовства, крови и ритуальных убийств. Дима вспомнил, что смотрел какой-то страшный фильм про то, как черные рабы подняли восстание и повесили своих хозяев, всю белую семью. Сначала те болтались в саду на веревках, а потом негры сняли мертвецов и переселили в них свои души. И так и остались жить в этом поместье. Там тоже был чердак, и старое большое зеркало, и патефон. Они совершали свои магические вуду-ритуалы именно под такую мелодию. Дима вдруг увидел в зеркале напротив дом, полыхающий огнем, группу людей, труп в белом длинном платье, отделанном кружевом, болтающийся на раскидистой ветке, и усилием воли стряхнул с себя оцепенение. Пластинку заело, труба монотонно и тягуче снова и снова повторяла одни и те же такты. Они походили на слова, услышанные им прошлой ночью: «Да она же ведьма, она же ведьма…» Он сдернул иголку и, стараясь не смотреть в зеркало, встал и отошел подальше, ощущая за спиной только что промелькнувшую потустороннюю жизнь, продолжающуюся в зазеркалье.

Дима обнаружил странную посуду на низких полках: какие-то медные ступки, колбы, чаны, пустые аптекарские баночки с притертыми стеклянными крышками и наклеенными этикетками на латинице. Раскрыл маленький шкафчик. В нем было несколько коробок. В одной лежали тетради. Листы их были желтые и испещрены непонятными записями. В другой он обнаружил целую пачку черно-белых фотографий. Он сразу узнал маленькую Аду и ее бабушку. «А это, наверное, родители. И еще дети». В основном фотографии демонстрировали сцены в саду или в гостиной. Вот Ада качается на качелях, привязанных к большому дубу. Вот она с куклой. А здесь, видимо, с братом и сестрой на фоне цветочной клумбы. «Оказывается, у Ады была большая семья и, наверное, все жили раньше в этом доме. Только дедушки не видно. Интересно, где все они теперь?» В большой коробке рядом лежали игрушки. Потертый медведь, та самая фарфоровая кукла с фотокарточки с наполовину ободранной прической. А вот и фотоаппарат на треноге, спрятался за шкафчиком. Да на этом чердаке целая жизнь! Ближе к дальнему окну со стен свисали засохшие пучки неизвестных растений. Тут же стояли два сундука. На том, что поменьше, висел замок. «Не впервой», – подумал Дима и принес нож, оставшийся у двери. В сундуке лежала старая одежда. Он доставал платья и аккуратно раскладывал их на полу. «Назад в прошлое. Я обязательно напишу о старом чердаке и этих вещах». И тут ему нестерпимо, просто до слез, захотелось в Москву. Он готов был бросить все прямо сейчас и уехать, но у него не было ни денег, ни документов. Эту проблему он мог бы решить с помощью полиции, если бы не лес. Мало того, что Дима его боялся, он даже не знал, в какую сторону идти. Он представил себе, как заблудится и его растерзают дикие звери. Стало больно и страшно. «Но если бы я не попал в этот дом, то не увидел этих прекрасных вещей и не понял бы, как невыносимо мне хочется писать. Как я скучаю без работы». Он так забылся, разглядывая эти платья, фотографии, игрушки, придумывая разные фразы, которые смогли бы передать настроение, царившее тут и охватившее его сейчас, что перестал ощущать отчаяние, преследовавшее его все эти дни, и голод, и ужасное похмелье. На мгновение ему даже показалось, что все хорошо, он даже почувствовал что-то наподобие покоя и подумал, что надо записать все эти обрывки фраз, спуститься в кабинет, сесть за стол с пачкой бумаги и чернильной ручкой… Саквояж, нитки, фотография… Он вспомнил, и спокойствие, только что охватившее его, вспорхнуло и улетело, словно птица, которую спугнула подкравшаяся, чтобы ее сожрать, кошка. Дима грустно вздохнул. И стал открывать второй сундучок.

31

Сентябрь. Самоубийца. Дима

Какая-то веревка, толстая, крученая, с петлей на конце. Дима бросил ее обратно. И снова фотографии, только на этот раз цветные. Цветные снимки покойника в петле. Дима сначала разглядывал их отстраненно, с интересом журналиста. Потом увидел знакомую балку и плитку на стене. Изнутри накатила горячая волна страха. Он понесся вниз, споткнувшись и покатившись кубарем с лестницы, влетел на кухню. Так и есть! Вот балка под потолком, плитка как за спиной мертвеца. Его снова затрясло с ног до, головы. «Неужели мне уготовано такое же будущее?» Диму накрыла настоящая паника. На вопрос «Что делать?» он ответить не мог. Снова захотелось выпить. Он обшарил кухню. Потом бар. Пустота. Вспомнил про коробочку с травой, которую выкинул на улицу. Фотография прилипла глянцем к потным ладоням. Он положил ее на стол в гостиной и встал над ней, опершись на руки и размышляя, подняться сначала на чердак и замести следы на случай приезда этой ведьмы-маньячки или сразу пойти в сад. Ада не должна знать, что ему все известно. «Редактор, блин, глянцевых изданий». Дима подумал, что ни разу еще не выходил в сад за эти дни. Часы показывали около семи. Темнеет здесь рано. Но лучше в сад успеть до темноты. Надо как-то успокоиться, а самому сделать это ему было не под силу. Он зашел за дом, и там, в густых деревьях, оказалось уже достаточно темно. Он посмотрел на окно и попытался вычислить траекторию полета коробки. Ему не давала покоя мысль, что Ада может вернуться в любой момент, и он этого не услышит. А она зайдет в дом, все увидит и потом убьет его. Она настоящая ведьма. В этом нет сомнения. Ни к кому она его фотографию не носила, приворожила сама. Крутила нитки, пропитывала кровью. Интересно чьей? Неужели своей? Страх опутывал его, как разрастающийся плющ. Завладевал мозгом все сильнее и сильнее. Надо быстрее найти травку, она поможет ему немного расслабиться. Он вспомнил, что не курил со вчерашней ночи. Ну и хорошо, а то сигарет и так мало. Ползал на коленях под деревьями, под кустами. Прошаривал каждый сантиметр, прощупывал ладонями высокую траву. Стремительно темнело. В голове крутилась одна мысль: «Ну давай же, давай же, находись». Так было легче не думать о том парне на фотографии, не создавать в своем воображении жуткие картины, не фантазировать, зачем Ада фотографировала труп и что ждет его, Диму.

«Есть! –

Он схватил коробок и вскочил, ударившись о толстую ветку дерева. – Далеко же ты залетел». Потирая голову, он заметил среди зелени фрагмент небольшой постройки голубого цвета. И решил посмотреть, что это, пока не совсем стемнело. Продрался сквозь заросли и увидел огромный старый дуб, зацепленные за его ветку и вросшие в нее ржавые цепи и изъеденную жучками и ливнями перекладину качелей, на которых каталась маленькая Ада на фотографии. Рядом стояла голубая беседка, краска на ней сильно облупилась. Сначала Дима заглянул в небольшие продолговатые оконца, такие грязные, что ничего сквозь них не было видно. Дверь оказалась закрыта на палочку, вставленную в петли вместо замка. Он выдернул ее. Внутри был садовый инвентарь. Лопаты, грабли. Задвинул палочку обратно и пошел к дому. Чем ближе он подходил, тем страшнее ему становилось. На улице уже стемнело, и вдали раздавались недружелюбные звуки ночного леса. «Интересно, я когда-нибудь обойду этот сад весь целиком? – Он прибавил шагу. – Если бы Ада приехала, в доме загорелся бы свет». Такая мысль немного его успокоила. Дима быстро захлопнул и запер за собой дверь. Включил свет. Он пробыл в саду почти два часа. Поднялся наверх за папиросной бумагой. Сделал самокрутку, стоя на балконе второго этажа, и с наслаждением затянулся. Голову повело. «Надо подумать, как себя вести дальше. Придется же объяснять как-то взломанные двери и снятую со стены картину. Но если Ада намеревается меня убить, она сделает это в любом случае, даже увидев свежесрезанные цветы у бабушкиного портрета. – Он перевернул его. – Не так ли, старая ведьма? Вы ведь с ней заодно? Две страшные суки. Вот, Дима, до чего доводит жадность и гипертрофированное честолюбие. Ты остаешься один в полнейшем дерьме и в плену у ненормальной бабы», – сказал он уже сам себе. И пошел на чердак. Нашел выключатель. Одинокая лампочка без абажура освещала только его середину, и вещи, стоявшие по стенам, напоминали сгорбленных темных карликов. Он прошел к сундукам, не глядя в сторону зеркала и патефона, сложил платья, убрал фотографии, вышел, закрутил проволоку и вернулся в спальню. «Накурюсь до потери сознания, чтобы заснуть». На всякий случай он заглянул в бутылки, но они, конечно, были пусты. После второго косяка его затошнило, лоб покрылся испариной, и Дима едва успел добежать до ванной, где его стошнило прямо в раковину. Убирать за собой сил не было. С трудом он добрался до кровати и отрубился.

Ада приехала поздно. Ее каблуки простучали по мраморному полу гостиной и затихли у стола. Дима забыл убрать свою фотографию. «Любопытный идиот. Интересно, какие выводы он сделал?» Она сняла туфли и, тихо ступая, поднялась наверх. Снятый бабушкин портрет, прислоненный к стене, и разломанный замок двери кабинета мгновенно привели ее в бешенство. Саквояж был раскрыт. Она посмотрела на Димину фотографию. «Если ты не сдохнешь здесь естественным способом, например, как Антонио, – она зло усмехнулась, – то уж повредить рассудок я тебе точно смогу». Заглянула в спальню, где стоял стойкий запах перегара и травы. Дима крепко спал в одежде, грязный, заросший и изможденный. Кругом валялись пустые бутылки, а окурки грозились вывалиться из блюдца. Она внесла в комнату бабушкин портрет и поставила его так, чтобы Дима, проснувшись, сразу увидел его. Его фотографию опять обмотала нитками и заткнула за раму картины. А рядом вставила снимок повешенного Антонио. «Вполне достаточно для первого раза. Скромненько и со вкусом. – Она удовлетворенно оглядела свою композицию. – Мальчик любит стимуляторы, этим надо воспользоваться».

Она очень устала и, выйдя из дома, доехала по шоссе до ближайшего маленького городка, чтобы переночевать там в гостинице и все обдумать.

Начало знакомства с Антонио было прекрасным. А потом он стал ей изменять, причем с какой-то шарлатанкой, приписывающей себя к их кругу. Ада сперва хотела просто отправить его куда подальше, но внутри нее клокотало уязвленное самолюбие, будто черная смола в раскаленном над огнем котле. Как этот бастард мог поступить так с Ней?! Она ничего не могла с собой поделать. Он тоже жил на ее вилле, а потом его нашли в петле. Причем нашла Ада. Когда она увидела Антонио, болтающегося на веревке, и поняла, что все это произошло из-за ее морального воздействия, по ее желанию, она осознала, какую власть может иметь над людьми, практически не напрягаясь и даже не растрачивая магические силы, и не удержалась, чтобы не оставить себе несколько фотографий. Она расценивала смерть Антонио как свой триумф и даже выпила шампанского, чокнувшись с вывернутыми губами бывшего любовника. А потом вызвала знакомых полицейских и, преисполненная особого цинизма, плача попросила их оставить ей веревку, как память о любимом. На похороны она не поехала. Зачем привлекать к себе лишнее внимание? Да и глупые кладбищенские речи и ритуалы, которые устраивают эти смешные людишки, ей неприятны. «Ведь ничего в смерти не понимают, а туда же!»

«Очень не люблю, когда меня не уважают. Антонио лишь изменил, а этот выродок позволил себе трогать бабушкин портрет, вламываться в мои комнаты, узнал мои секреты. И заслужил самое изощренное наказание. – Она ненавидела Диму и одновременно хотела завладеть им полностью, черпая из этого двоякого чувства энергию. – Что же там говорила бабушка?» – подумала, засыпая и вдыхая запах свежевыстиранного белья под пение цикад за распахнутым окном, готовая завтра продолжить свой путь.

Утром, находясь в самом благостном настроении, потому что наконец разобралась в себе и поняла – в какой-то степени благодаря русскому парню! (при этой мысли она иронично усмехнулась), – что ей на самом деле нравится эта односторонняя игра на выживание, а не тупое сношение с самцами (сколько времени потратила зря!) Ада заказала завтрак в номер и, впервые за много дней наслаждаясь кофе и круассаном с волшебным тягучим бри в бархатной корочке, позвонила по номеру, который постоянно менялся, не входил в список телефонной книжки, и его знали только посвященные, и сказала:

– Мне нужно самое лучшее, что есть.

Трубку положили, но она была уверена, что ответ не заставит себя ждать. Понежилась в ванне, долго красила лицо и поехала в Рим. Зашла в зоомагазин рядом с домом, вышла оттуда довольная, с пластиковым контейнером. Из дома позвонила тем, кому отменила встречи, и назначила их вновь. Она знала, что сможет узнать и сделать все, о чем попросят ее клиенты.

32

Сентябрь. Дима

Сторона кровати, на которой спал Дима, находилась так близко к стене, что достаточно было протянуть руку, чтобы дотронуться до стоявшего рядом портрета. Длинное темное платье сливалось с фоном картины цвета темного шоколада, и когда он проснулся, то увидел, что напротив неподвижно стоит старуха и смотрит на него неотрывно. Он даже не испугался: привык к потрясениям за последние дни, и просто подумал, что медленно сходит с ума. Но глаза все же сразу закрыл: «Если старухи в этом доме сходят с картин, то почему бы и кровати не подняться в воздух и не отнести меня в Москву. Можно и к Юле. Клянусь, я не брошу ее никогда и даже заведу с ней парочку прелестных ребятишек». Он не желал открывать глаза и все время ждал, что старуха потрясет его за плечо своей костлявой рукой и по-матерински спросит, зачем он так плохо вел себя с ее внучкой: «Она ведьма, сынок. Ты не знал, что с ней надо быть очень, очень хорошим? Нет? Ай-ай-ай, какая незадача. Но теперь уж поздно. Разве тебя не учили в школе, что надо получше узнать человека, прежде чем делать какие-то выводы». Но ничего подобного не происходило. Адина бабка к беседе его не приглашала и не заваривала заботливо чай в английском фарфоровом чайнике из семейного сервиза. Лежать с закрытыми глазами сил уже не было, и он снова увидел перед собой портрет. Липкий холодок порхнул по позвоночнику вниз. «Я же оставил его в коридоре, неужели я так накурился, что ничего не помню». Еще страшнее ему стало от двух фотографий, воткнутых за раму. «Ну этого-то я точно не делал. Что это вообще значит? Что я следующий? Кто это мог сделать?» Он быстро вскочил, голову слегка прихватило тисками после вчерашнего, но Дима не обратил внимания (это мелочь по сравнению с тем, что происходит в его жизни) и спустился вниз проверить, нет ли следов пребывания Ады. Вышел в сад, заглянул за запертые ворота – трава не примята. Невыносимо захотелось есть. Пошел на кухню. Пара йогуртов в холодильнике, кофе. Он съел все, что нашел. Подумал, что вчера, кажется, не ел вообще. А может, и ел? Ему вдруг так сильно захотелось кофе, что он ждал его приготовления с таким же чувством, как гурман ждет свою первую в сезоне устрицу. Потом покурил. В пачке оставалось всего несколько сигарет. «Интересно, когда же появится эта дура?»