Закрытая книга
Шрифт:
— Но ведь тело вы обнаружили в воскресенье утром?
— Правильно. В силу некоторых обстоятельств я приехал раньше.
— В силу некоторых обстоятельств? Значит, были какие-то обстоятельства?
— Да ничего особенного. Просто слегка заскучал в Лондоне, заняться было нечем, вот я и подумал: а не вернуться ли пораньше? Я, можно сказать, тут уже прижился. Месяц — это долгий срок. Вся моя жизнь оказалась тесно связанной с сэром Полом.
— Вы помогали ему писать книгу?
— Да. Он задумал написать, как он выражался, свое завещание. Литературное завещание. Но при его состоянии
— У него не было глаз?
— Он лишился их, обоих глаз, в страшной автокатастрофе, произошедшей в Шри-Ланке. Четыре года назад.
— Стало быть, он вообще ничего не видел?
— У него не было глаз, сержант.
— А. Ну да, ну да.
— Слушай, Гиллеспи, осмотри-ка быстренько дом. Кто его знает, вдруг наткнешься на что-нибудь такое, что подскажет нам, в каком умонастроении был сэр Пол. Конечно, если вы не возражаете, мистер Райдер?
— Я уже говорил вам, инспектор, я не вправе возражать вообще. Это же не мой дом. Я даже не представляю, кому он принадлежит теперь, когда сэра Пола уже нет в живых; безусловно, я препятствовать вам не могу. Да и в любом случае не стал бы.
— Вы, случайно, не знаете, он не оставил завещания?
— Ну, отчего же не оставил? А впрочем, понятия не имею.
— Известно вам что-нибудь о его родственниках?
— Мы о его семье никогда не говорили.
— Ясно, ясно. Ну, давай, сержант. Пошарь-ка, только аккуратно.
— Есть, сэр.
— Я понимаю, мистер Райдер, все это вам, наверное, кажется бессмысленным, но… тут ведь никогда не угадаешь.
— Я старался без нужды ничего не трогать. Так ведь полагается вести себя в подобных случаях, верно?
— Если совершено убийство — да, правильно. Но здесь-то просто несчастный случай. Однако же продолжайте. Что вы хотели сказать?
— Простите, о чем бишь шла речь?
— Сэр Пол искал человека, который помог бы ему писать книгу, да?
— Правильно. Приватного секретаря. Который писал бы под его диктовку. Он поместил в «Таймс» объявление, я его увидел, откликнулся, и, признаюсь, к великому моему удивлению — честно говоря, я считал, что у меня нет ни малейшей надежды, — я ему вроде как понравился; вот с тех пор в общем-то я здесь и живу.
— Приятная была работа?
— А вы не были знакомы с сэром Полом?
— Нет, сэр, не имел удовольствия.
— Ну, не уверен, что слово «приятная» здесь вполне уместно. Впрочем, это не совсем справедливо. Нет, я бы сказал, что это было чрезвычайно благодарное занятие.
— Благодарное?
— Да, благодарное. Чувствовать, что книга постепенно приобретает форму, и сознавать свою к этому причастность. Для такого человека, как я, это захватывающее ощущение.
— Да. Да, наверное, даже очень. Я-то сам, честно сказать, ни одного его романа не читал. Стивен Кинг больше в моем вкусе. Как вы считаете, книга могла выйти хорошая?
— Это был не роман, а нечто вроде автобиографических мемуаров.
— Ах да, конечно. Вы же говорили.
— Учтите еще, что написана лишь малая часть…
— И все-таки. Какое-то мнение у вас сложилось?
— Ну…
— Не очень улавливаю, сэр. Что вы имеете в виду?
— Ну, были у него свои причуды: скажем, приходит ему в голову какая-то фантастическая идея, ни на чем в реальности не основанная, и он, несмотря на абсурдность, упрямо использует ее в книге. Придает ей, так сказать, символический смысл.
— Например?
— О господи, почему-то всегда трудно бывает привести конкретный пример. Нет, погодите, один припоминаю. Пустой пьедестал, пустой постамент на Трафальгарской площади. Да, у нас с сэром Полом тут возникла настоящая дискуссия.
— Разъясните, пожалуйста, сэр.
— Как вы знаете — а, может быть, и не знаете, вы же не лондонец, — по четырем углам Трафальгарской площади стоят постаменты. Однако статуй всего три. Четвертый постамент пустует. Причем уже десятки лет. Короче говоря, до сэра Пола дошли какие-то слухи о том, что там-де могут воздвигнуть памятник Диане, понимаете? После ее гибели в автокатастрофе. И хотя никакой статуи там не ставили и, если хотите знать мое мнение, никогда не поставят, он упорно писал об этом так, словно статую уже воздвигли. В книге целая глава посвящена Трафальгарской площади и Национальной галерее, только не спрашивайте меня почему. В общем, он продолжал упорствовать и в конце концов описал площадь так, будто статуя там уже стоит. Не стану утверждать, что я пытался его отговорить: я не вправе спорить с великим писателем, но все же я взял на себя смелость выразить… ну, скажем, выразить некоторые сомнения в разумности такого шага, и сэр Пол воспринял это очень отрицательно. Чуть ли не приказал мне тут же сложить вещи и убираться восвояси.
— Тем не менее вы остались.
— Да. Он, очевидно, передумал. Но эпизод с четвертой статуей все же сохранил. В книге, в той части, что уже написана, есть множество других мелких… как бы поточнее выразиться… мелких странностей. Я больше с возражениями, как вы понимаете, не выступал. И если бы мы книгу закончили и она вышла, наверное, именно они, эти маленькие странности, и вызвали бы острый интерес у критиков.
— М-м-м. Чудные они типы, эти критики. Я сам их писания никогда не читаю. Почему-то мне заранее ясно, что именно мне понравится, без всяких рекомендаций со стороны, понимаете?
— Прекрасно вас понимаю.
— Так. Значит, сэр Пол бывал сварлив?
— Порой — да, безусловно. Однажды я не выдержал и рассмеялся.
— Над чем?
— Понимаете, он как-то сказал мне, что из-за своей слепоты превратил себя, как он любил выражаться, в «соль земли». То есть неизменно был подчеркнуто обходителен с окружающими, даже если не имел к тому ни малейшего желания, и все оттого, что зависел от них и боялся, что без этой его любезности люди не станут ему помогать. «Соль земли»! Представляете? Если это он называл солью земли, один бог знает, каков же он был до катастрофы.