Закрытая книга
Шрифт:
— Давайте.
— Если вы готовы обслужить нас обоих.
— Само собой.
— Бутылки на серванте позади вас. Повторяю, там только виски. Зато хорошее.
— Виски — тоже прекрасно. Вы как любите?
— Неразбавленное, пожалуйста. И не спрашивайте сколько, лейте смелей.
— Должен сказать, Пол, меня восхищает ваша способность… смеяться над собой. Вернее, умение шутить над собственным затруднительным положением. Вы явно не потеряли чувства юмора.
— Не потерялчувства юмора? Да не смешите меня! Ведь только потеряв зрение, я по-настоящему приобрел чувство юмора.
— Не совсем вас
— Я довольно быстро усвоил, друг мой, что слепец обязан иметь легкий нрав. Обязан, понимаете? Мне же противноиметь легкий нрав. Как вы можете догадаться, мне это никогда не давалось легко и естественно. Но если я намерен выжить в этом мире, мне придется играть эту роль. Видите ли, поначалу слепота вызывает у людей интерес, любопытство, прямо-таки завораживает их, но вскоре ее очарование им наскучивает. Ведь слепота страшна. Она наводит жуть. А что хуже всего, она пожирает чудовищно много времени. «Пожалуйста, сделайте для меня вот это». «Принесите мне, пожалуйста, то». «Будьте так любезны, откройте эту дверь или закройте ту». Слепые тяжелым бременем висят на зрячих, и неизбежно наступает минута, когда нам дают почувствовать, и еще как дают, до чего мы тяжкое бремя. К слову сказать, я надеюсь, то, что я говорю, не побуждает вас переменить свое решение?
— На мой счет будьте спокойны.
— Слепые быстро обнаруживают, что никогда , ни при каких обстоятельствахне должны хныкать. Это новое для себя слово — «хныкать» — слепец начинает вдруг слышать очень часто. Слышать и бояться его. «Извини, но я потерял зрение». «Ох, да брось плакаться!» «Ты просто не понимаешь, у меня нет глаз». «Ах, ради бога, перестань хныкать!»
— Ну-ну, только не говорите, что люди бросают подобное прямо вам в… вам в…
— Мне в лицо, Джон? Если вы хотите сказать «вам в лицо», так и говорите. Возможно, оно не блещет красотой, но все же какое-никакое лицо у меня есть. А на ваш вопрос отвечаю: нет. Не буквально эти слова. Но если не научишься относиться… переносить свою слепоту спокойно…
— Вот, пожалуйста.
— Простите?
— Ваше виски.
— А, спасибо. Но позвольте вам заметить, Джон: всякий раз нужно первым долгом взять мою руку и затем вложить в нее стакан. В противном случае я, изволите видеть, никакою силой не узнаю, где именно он находится.
— Ну конечно. Простите.
— Еще научитесь. Стало быть, я говорил о том, что если не относиться к своей беде так, словно это не более чем незначительный, хотя и причиняющий неудобства дефект, то физическая и моральная поддержка окружающих будет резко и безудержно сокращаться. Для слепца чувство юмора столь же жизненно необходимо, как и белая трость.
— Ясно.
— Но хватит о мрачном. Я хочу, чтобы вы поняли, Джон, как искренне я радуюсь тому, что мы будем работать вместе. Ей-богу, я очень, очень рад. Вот. Выпьем за «Правду и последствия».
— За «Правду и последствия».
— Ваше здоровье.
— Ваше здоровье.
Жребий брошен. И каковы же мои ощущения? Тревожные, весьма тревожные. Если бы не моя слепота, я ведь не потерпел бы, чтобы в моем доме жил совершенно посторонний человек. Я всегда не любил гостей, которые норовят остаться на ночлег. Если было возможно, даже Чарльзу не предлагал переночевать. Это не в моих правилах, и все тут. Однако слепота изменила очень многое, в том числе и мои правила. Во
— А, Джон. Вы, стало быть, распаковываете чемоданы?
— Да, и большое вам спасибо: очень славная комната. Я уверен, мне в ней будет уютно.
— Надеюсь. И если вам что-нибудь понадобится, сразу говорите.
— Ладно. Гм, я сяду сюда, хорошо? Напротив вас?
— Насколько я помню, другого сидячего места здесь и нет. Удалось вам уладить свои дела в Лондоне?
— Угу. А завтра я подключу компьютер. Это «макинтош». У меня у самого такой же. Годится, надеюсь?
— Я уже вам говорил, я ничего в этих машинах не смыслю. Годится все, с чем вам легко и удобно работать.
— Просто сейчас существуют два основных типа компьютеров — «макинтоши» и «IBM-совместимые персональные компьютеры». «Песюки» сейчас побеждают; я бы даже сказал, уже победили, но я принадлежу к все убывающему отряду приверженцев «макинтоша».
— Раз уж вы привыкли к «биг-Маку», его, стало быть, и надо брать. Не пойму, чего это миссис Килбрайд замешкалась.
— Спускаясь вниз, я слышал, как она возится на кухне.
— Хорошо, но она ведь отлично знает: я люблю, чтобы ужин подавали ровно в семь тридцать. А сейчас сколько?
— Почти без двадцати.
— Н-да. Полагаю, сегодня бедняжка усердствует сверх меры исключительно ради вас. Кстати, Джон, еду она подает на стол прямо в тарелках. Так оно проще. Не возражаете?
— Конечно нет.
— Ага, если слух меня не обманывает — только этого мне и не хватало, — вот и она. Миссис Килбрайд, добрая моя миссис Килбрайд, мы с Джоном уже теряемся в догадках, куда вы запропали.
— Так ведь сами посудите, сэр, и вы тоже, мистер Райдер, я, конечно, извиняюсь, но я ж привыкла готовить-то на одного, вот и пришлось мне все, что у меня налажено было, заново обмозговать, вас же теперь как-никак двое.
— И какой же кулинарный bonne bouche [4] вы нам сварганили сегодня?
— Осторожней, глядите не трожьте тарелку-то, она же страсть какая горячая. Вечер сегодня вроде как особый, вот я и спекла вам ваше любимое. Запеканку с мясом да с почками.
4
Здесь: изыск (фр.).
— Миссис Килбрайд, вы же отлично знаете: я люблю все, что вы готовите.
— Вот и вам, мистер Райдер. И не волнуйтесь. Я ж понимаю, сэр Пол просто балагурит. А то я не знаю — за моей спиной он про мою стряпню ведь совсем другое поет. А куда ж ему деваться-то; нравится не нравится, а съесть все одно придется.
— Но сэр Пол вообще ничего не говорил.
— Говорил, говорил. Мы уж с ним, поди, пуд соли съели. Правда же?
— Да, да. Если уж вам непременно надо так выразиться. И сделайте одолжение, не толкайте меня локтем под ребро. Вы же знаете, я этого не люблю. Ужин подан нам обоим?