Закрытие темы (сборник)
Шрифт:
Все комнаты первого этажа оказались запертыми. Кто-то нацарапал карандашом на двери библиотеки «Ключ в ухе». УХО, догадался Евдокимов, учётно-художественный отдел или что-то вроде. Он поднялся на второй этаж. Там висели портреты передовиков на особом стенде – план работы Дома культуры. Среди прочего Евдокимов прочёл: «Концерт худ. сам-ти, посвящённый 20-летию подключения пряд.-нит. ком-та к центральному энергоснабжению (для работников треста), отв. Л. Максимова».
В кабинете директора горел свет. Евдокимов постучал и приоткрыл дверь.
Он застал директора в весьма неудобный момент, когда тот («Разрешите войти?») вырывал из подшивки
– Можно? – повторил Евдокимов.
– А? Что?
– Я Евдокимов, – представился Евдокимов с неприличествующей моменту торжественностью. – Управление кинофикации.
Видит бог, он не хотел конфуза.
Но то ли директор был туг на ухо, то ли в голове щёлкнуло что, – он привстал, присел, снова привстал, протянул через стол руку.
– Рад. Очень рад. Рыкачёв. (Пряча газету за бюст Маяковского.)
– Я вот по какому вопросу. У вас работает Любовь Максимова.
– Любовь Максимова, – поспешно рапортовал директор, – наш молодой, квалифицированный и перспективный работник…
– Мне бы хотелось…
– Понимаю, – отвечал Рыкачёв с упреждением. – Охотно объясню ситуацию. В настоящее время все кадры отдела культуры принимают участие в выездном фестивале «Золотая осень». Не далее чем вчера они выехали в поездку по району и до сих пор там. Возвратятся лишь завтра.
Евдокимов расстроился.
– Если хотите, – продолжал директор, – я могу позвонить в Красную Горку. Не знаю, на месте или нет Максимова, но сейчас… сейчас… седьмой час… В семь у них концерт… Возможно, они в клубе.
– Пожалуйста, – попросил Евдокимов.
Директор набрал номер.
– Аллё, – строго сказал он. – Девушка! Мне пятьсот пятьдесят два на счёт сорок, – и более ласково (теперь Евдокимову): – Не секрет если, то по какому поводу?
– По личному поводу.
– Как по личному? – Но тут соединили. – Аллё! Аллё! Красная Горка? Аллё! Клуб? Это кто? Зинаида? Зинаида Васильевна, наши у тебя? Любовь с Алексеем у тебя, спрашиваю? Далеко Максимова? Дай скорее… А? Что? Нет, не читал. Про кого? Про нас? Про меня? Нет, нет, не читал… Ничего не знаю. Не читал, не знаю, нет. – Он протянул трубку Евдокимову. – Нет, нет, – повторил, бледнея, – ничего не знаю…
Настал черед Евдокимова.
– Аллё, Люба? Мне Любу.
– Это я, я слушаю (Люба), с кем говорю?
– Со мной, с Евдокимовым.
– С кем, с кем?
– С Евдокимовым.
– Евдокимов, ты где?
– Я здесь, я к тебе приехал.
– Ты приехал?
– Да, приехал.
– Как здорово!
– Я приехал, а тебя нет.
– Как здорово, что ты приехал!
– А тебя нет.
– Я буду завтра.
– Люба, я приехал к тебе.
– Как хорошо, я рада тебе, ты приехал.
– Что ты говоришь?
– Говорю, ты приехал, я рада.
– Да?
– Очень рада.
– Да, Люба, есть идея, надо посоветоваться, это не телефонный разговор, понимаешь?
– Я очень рада, что ты приехал.
– Я, Люба…
Тут их разъединили.
Евдокимов посмотрел на директора, директор – на Евдокимова. Директор был бледен, Евдокимов взволнован. Каждый думал о своём. Они растерянно пожали друг другу руки. Евдокимов вышел.
Веры, Надежды, Любови, Софии день завершился, и вот…
И вот предстояло убить почти целые сутки. Почти целые сутки ждать и томиться, не находить себе места. Думать.
Он думал: а всё-таки хорошо, всё-таки это прекрасно, что жизнь умеет быть непредсказуемой. Как замечательно,
Молоденькая продавщица вздохнула укоризненно и включила погромче радио: «Московское время девятнадцать часов…»
Он проскочил в магазин, когда уже закрывались.
– Ишь, трактор, – сказала уборщица.
Зачем-то схватил Герцена (столичный рефлекс) [2] , открыл, просмотрел оглавление. «Буддизм в науке», «Дневник»… Он никогда не увлекался Герценом, он не знал, что Герцен писал о буддизме. Подумав немного, Евдокимов достал трёшку.
Он сидел на телеге за пожарной частью, ел кулебяку. Дети играли в прятки. Уже отпятнавшийся мальчик звонко кричал в пустоту: «Топор, топор, сиди, как вор!» – другой, тот, что был в'oдой, медленно перемещался между забором и водокачкой, опасливо поглядывая на Евдокимова. Евдокимов сочувствовал ему. «Коза, коза, беги, как гроза!» – закричал отпятнавшийся мальчик.
2
Автору приятно вспомнить провинциальные книжные магазины. В них продавались книги, которые невозможно было купить в городе. Скажем, томик Борхеса (1984), выпущенный ни много ни мало тиражом в 100 000 и стоивший 2 руб. 60 коп., удалось приобрести в Опочке. В посёлке Идрица всегда покупал что-нибудь; теперь там книжного нет.
Стемнело.
Интересно, кто такой Алексей? Какого рожна он потащился с Любой? Почему это «наши» сказал директор? То есть как это их? То есть как это так всё происходит?…
«Официант, дичь!»
И как полжизни назад – смех в зале. Евдокимов ограничился ухмылкой. Он в первом ряду, «с краю» (даром что работает в кинофикации). «А нам всё равно», – пел Никулин. Когда-то они убегали с уроков, чтобы посмотреть по четвёртому разу, – полжизни назад, если не больше… Больше… Господи, время куда так помчалось? Куда?… Евдокимов обернулся, – кто-то за его спиной упорно повторял папановские выражения, вроде: «Усё понял, шеф», «Усегда готов», «Дитям – мороженое, бабе – цветы», – радостное лицо повторяющего озарялось отсветами экрана.
Шёл настоящий ливень. Девицы, выходя из кино, визжали как ненормальные, парни улюлюкали, гоготали, отпускали какие-то шуточки, в общем, царило веселье, – возбуждённые кинозрители, накрывшись кто чем, разбегались в разные стороны, и гремел на полную мощь кассетник.
Евдокимов стоял под навесом. Здесь, на автобусной остановке, светил фонарь. Было холодно Евдокимову. Он не мог понять, почему не взял с собой свитер; зонтик тоже остался в гостинице, на спинке стула, – как-то несолидно всё это… Голоса между тем стихли. Только шумел дождь, да ещё было слышно, как целуются за спиной Евдокимова. До гостиницы одна остановка, но мокнуть ему не хотелось. Он ждал. Автобус не шёл. Те целовались. День натурально кончился. Кончился день. Веры, Надежды, Любови, Софии день завершился дождём. Увальни, что ли, мы все, простофили? Что же ещё-то мы ждём?