Закулисная хроника
Шрифт:
— Я уже виделся со многими из театрального и литературного мира, — сказал Толстой, — и все мне советуют главные роли поручить Самойлову и Павлу Васильеву. Первому, конечно, Иоанна, а второму — Годунова. Вам же, как мне кажется, подходит больше всего роль Сицкого. Хотя она и не велика, но очень выигрышная и эффектная.
— Я повторяю вам, граф, что буду искренно благодарен за всякую роль, которую вам угодно будет мне назначить, не говоря уже про такую, как Сицкого. Она чрезвычайно хороша.
После небольшой паузы Толстой спросил меня:
— Что вы скажете насчет исполнения Васильевым роли Годунова?
— Васильев
— Что касается стихов, — возразил граф, — то я уже имел случай слышать его чтение в одном знакомом доме, где мне его представили. И, знаете ли, он с большим чувством и экспрессией передавал монологи Шекспировского «Гамлета». Все были в восторге, и мне тоже очень понравилось. Вообще он произвел на меня чрезвычайно приятное впечатление, и право, я удивляюсь, отчего бы ему не выступить публично в этой знаменитой роли. Впрочем, он говорил, что намеревается ее сыграть в недалеком будущем.
— В таком случае, значит, все будет хорошо, и роль Годунова выиграет в его исполнении.
— Да, я думаю, что он ее выдвинет.
Итак, решено было, что Грозного будет играть В. В. Самойлов, а Годунова — П. В. Васильев.
Кстати Толстой передал мне, что он уже виделся с директором театров, графом Борхом, и что постановка трагедии утверждена.
— Декорации уже готовятся, — прибавил он, — лучшими мастерами, а именно Шишковым и Бочаровым, которые строго придерживаются исторической верности. Так же будет поступлено с костюмами и аксессурами.
Что же касается до заявления в дирекцию о том, что автор отдает пьесу на мой бенефис, он предоставил на мой выбор: я ли о том заявляю первый, или он.
— Как вам удобнее? — спросил граф.
— Довершайте благодеяние до конца! Заявите об этом сами и не откажитесь сообщить результат. Я убежден, что начальник репертуара Павел Степанович Федоров, гневающийся на меня за то, что я получил контракт с бенефисом прямо от министра, без его содействия, будет против вашего желания.
— То есть?
— Станет отклонять вас от намерения постановки трагедии в мой бенефис.
— Не знаю, что ожидает нас в дирекции, но будьте уверены, что я сделаю все зависящее от меня, чтобы сдержать свое слово.
Вскоре начались мытарства и беспокойства по поводу постановки.
Ни директор, ни Федоров, ничего положительно не ответили графу на его предложение поставить пьесу в мой бенефис. Впрочем, Федоров, как передавал мне Алексей Константинович, все-таки не выдержал до конца своей нейтралитетной роли и сказал:
— Мы думали, ваше сиятельство, «Смерть Иоанна Грозного» поставить в бенефис Самойлова, так как он будет самое главное действующее лицо, на котором зиждется вся трагедия. Кроме того, Самойловский бенефис обеспеченный. Ему выдает дирекция 3.000 рублей. Постановка же пьесы будет стоить больше тридцати тысяч. Согласитесь, что нам выгоднее дать ее именно в бенефис его.
На этот раз граф не особенно возражал, и предварительные разговоры окончились ничем. На сцене же начались приготовления. Состоялось распределение ролей, и я получил Сицкого так же, как Самойлов —
Кому известна была постоянная вражда Самойлова и Васильева, тот, разумеется, нисколько не удивится, что Василий Васильевич во всеуслышание и категорично объявил, как только узнал распределение ролей, что он ни за что не будет играть с Павлом Васильевичем, который ничем не подходит к роли Годунова.
— Это будет не трагедия, а фарс, — возмущался Самойлов. — Я вовсе не хочу быть в комедиантской обстановке. Он будет жалок и смешон.
Граф Толстой отказом Самойлова от роли был очень огорчен и не знал, как поступить. Васильев же вполне успел воспользоваться его расположением, чему немало способствовали общие знакомые и друзья, успевшие убедить Алексея Константиновича, что Васильев большой трагический талант. И вот, во время первой же считки, в фоэ Александринского театра, куда Самойлов прислал форменный отказ, автор обратился к Васильеву с предложением играть вместо Самойлова роль Царя Ивана. Как ни было удивительно предложение, но удивительнее всего было то, что Павел Васильевич от роли Грозного не отказался и тотчас же передал мне свою, Годунова.
Присяжный трагик Л. Л. Леонидов очень обиделся и не стесняясь высказал автору свое недоумение, но тот был непоколебим… Васильеву, разумеется, льстило такое отношение к нему автора, однако было очень заметно, что он смущался и не надеялся на свои силы вынести на плечах эту ответственную роль. Если хватало, как казалось ему, таланта, то во всяком случае не хватало физических средств. Никто не мог себе представить Васильева с его фигурой и интонацией в роли царя Иоанна.
В свою очередь, Самойловским инцидентом был доволен и я. Во-первых, досталась роль Годунова, во-вторых рушились препятствия к постановке трагедии в мой бенефис. Не мог же Федоров дать бенефис Самойлову, без его участия в пьесе?
Хотя граф Толстой был и на моей стороне, однако положительно рассчитывать на его пьесу я не мог. Для выяснения же окончательных результатов, в один прекрасный день, я отправился к Федорову и официально просил его разрешит в мой бенефис первое представление трагедии графа Толстого, который со своей стороны на это дает полное согласие.
Федоров с напускною любезностью и совершенно наивным тоном ответил, не подозревая, что мне уже все известно:
— Постановка пьесы, на которую вы испрашиваете разрешения, пока еще никем не решена. Мне даже неизвестно, может ли она быть постановлена. Достанет ли у дирекции средств на такие расходы, какие требуются для этой чересчур сложной трагедии?.. Я не понимаю, почему вы обращаетесь ко мне.
— Я обращаюсь к вам, ваше превосходительство, как к начальнику репертуара, а главным образом, как к человеку, от которого зависит многое у нас в театре. К кому же прикажете обратиться?
— К кому хотите, только не ко мне! — отвечал Федоров с обычной гримасой. — К директору, к министру, я же в этом последняя спица в колеснице.
Покойный Павел Степанович любил обыкновенно оставаться в стороне и все совершавшееся им или, по крайней мере, по его инициативе взваливать на «старших». Он во всем «умывал руки», во всем был чист и непорочен. Но под дружеской приветливой улыбкой часто скрывалась ложь, зависть и ненависть…