Закулисная хроника
Шрифт:
Через день появились в газетах отчеты о бенефисе. Один из рецензентов резко выразил неудовольствие, что за переведенную с немецкого пьесу А. Розена, при вызовах автора, развязно раскланивался какой-то неизвестный господин. В конце делался упрек дирекции, что она выдает простые переводы за оригинальные сочинения.
П. С. Федоров сильно встревожился, долго рассуждал об этом в комитете и, в наказание г. Редкину, хотел снять с репертуара его комедию.
— Это недоразумение! — заметил я ему.
— Нет-с, далеко не недоразумение. Это плагиат, за который можно поплатиться репутацией. Я этого автора принужден буду судить.
— Но, позвольте, Павел Степанович, — перебил я рассердившегося не на шутку начальника репертуара: — это не г. Редкин ввел в заблуждение дирекцию, а я.
— Как вы?.. Впрочем, да, — вы откопали этого талантливого сочинителя.
— На экземпляре, представленном в комитет, была оговорка, что «сюжет заимствован», а я ее вычеркнул.
— Да какое же вы имели право это сделать? Из-за вас вся дирекция попала впросак.
— Нечаянно.
— Нечаянно? Ну, так я должен вам сказать, что вы оказали медвежью услугу своему автору. После этого скандала его пьеса на императорской сцене представляема быть не может.
Я указал на ее несомненный успех.
— Ничего не значит… Она, следовательно, только потому и хороша, что заимствована… и притом чрезвычайно бесцеремонно.
Наконец, после долгих объяснений, мне удалось отстоять ее дальнейшее появление на сцене, и она сделала много хороших сборов.
В 1875 году, недуманно-негаданно, играл я «Гамлета» (еще в старинном переводе Полевого). Роль эта казалась мне всегда до того трудной, ответственной и непосильной, что я отказывался от нее решительно даже и тогда, когда сама дирекция предлагала мне в ней выступить. Но тут я играл из самолюбия, по капризу.
Вероятно, до сих пор многие помнят, какой продолжительной и озлобленной брани подвергался я в те времена. Господа журналисты были беспощадны. Они избрали меня вечною мишенью и в продолжение долгого времени в эту мишень направляли свои стрелы, преисполненные яда и ничем невызываемой с моей стороны ненависти. Мало того, что разносили меня, как актера, но даже вторгались в мою частную жизнь и прямо клеветали на меня, инсинуировали. В 1875 году, месяца за два до моего бенефиса, вдруг я читаю в одной из газет, особенно энергично глумившейся надо мной, что ей известно «из достоверных источников» о моем намерении сыграть в свой бенефис Гамлета. По этому поводу было приписано несколько дешевых острот и каламбуров. Через несколько дней в этой же газете появляется сообщение, что «дирекция благоразумно отказала мне в постановке на бенефис этой Шекспировской трагедии».
Как та, так и другая заметка заключали в себе ложь, вторая даже обидную. Я возмутился этой репортерской выходкой и вознамерился непременно поставить в бенефис «Гамлета», чтобы доказать враждебно относившейся ко мне прессе, что дирекция отнюдь не запрещала мне выступить в этой роли.
Я обратился к начальству, которое одобрило мое намерение, но… объявили мне, «что может встретиться затруднение в декорациях. Спешите к заведующему гардеробной и декоративной частью Н. А. Лукашевичу.»
Я к нему.
— Ничего не могу вам обещать, — ответил мне Лукашевич. — В настоящее время все декораторы и костюмеры заняты новым балетом. Я уверен, что они не поспеют сделать к вашему бенефису ни одного костюма, ни одной декорации, а между тем «Гамлета» ставить как-нибудь нельзя. Для него требуется приличная обстановка.
— По разным обстоятельствам, другого выбрать я ничего не могу. Если нельзя поставить «Гамлета» теперь, то лучше я отложу бенефис на год, но непременно буду играть его.
Кое-как все это устроилось, и представление «Гамлета» было улажено. Когда же это известие дошло до моих газетных друзей, то в продолжении полутора месяца, буквально изо дня в день, шла такая травля, что самые непримиримые враги стали меня сожалеть. Не говоря об издевательстве надо мною, стали предупреждаться все артисты, что их участие в «Гамлете» не безопасно. Требовали, чтобы они отказались от своих ролей во избежание неприятностей. Кто-то даже сочинил анекдот, как я будто бы просил В. В. Самойлова (на самом деле не было и речи) сыграть Полония, на что Самойлов будто бы насмешливо мне ответил:
— Извольте, я сыграю, если вы похлопочете, чтобы пьесу на этот раз переименовали из «Гамлета» в «Полония».
Публике же советовалось не ходить на это позорное зрелище, или же идти только с одною целью: посмеяться, так как-де все это должно быть курьезно, дико и безобразно.
Как меня ни отговаривали друзья, испугавшиеся газетных демонстраций, отказаться от постановки «Гамлета», но я упрямо решил сыграть его во что бы то ни стало, какие бы последствия меня ни ожидали… Бенефис состоялся. Трагедия Шекспира прошла более чем благополучно. Театр был полон, и я имел успех, хотя, говоря откровенно, я не заслуживал и половины его своим слабым исполнением. После этого мы еще много раз играли «Гамлета» и всегда очень успешно. Разумеется, все хорошо, что хорошо кончается, но трудно передать чувства актера, поставленного в такие исключительные обстоятельства. Выходить в ответственной роли после целого града газетных ругательств перед публикой, предупрежденной о непременном провале, это — целый подвиг… Испытать такое состояние, какое выпало мне на долю в день первого представления «Гамлета», мне кажется, не приходилось никому, и дай Бог, чтобы никто его не испытывал…
В бенефис 1881 года я поставил «Ревизора» с новой обстановкой и по прежнему тексту, по которому его играли в первый раз в 1836 году при жизни Н. В. Гоголя.
Комедия эта, как мне известно от И. И. Сосницкого, до первого представления много раз переделывалась и приспособлялась к сцене автором, при советах его друзей, между прочим актеров Щепкина и Сосницкого, До начала семидесятых годов, она так и игралась всюду, пока не пришла идея покойному актеру П. И. Зуброву поставить «Ревизора» в свой бенефис, по полному тексту, в первоначальном его виде, напечатанном в собрании сочинений Гоголя.
Многие доказывали Зуброву, что это повредит пьесе, что представление ее будет длиться часа на полтора лишних, что исправленный Гоголем текст несравненно выгоднее и интереснее. Он все-таки настоял на своем и получил разрешение играть «Ревизора» в новом, ему угодном виде. Зубров, конечно, преследовал коммерческие цели. Ему нужно было сделать сбор, чего он и достиг при помощи широкой рекламы.
Зуброву это было разрешено только на один спектакль, но после его бенефиса участвовавшие в комедии поленились переучивать свои роли, и «Ревизор» стал играться в этом неверном виде почти на всех театрах, как будто бы какая-нибудь новость, до того не разрешаемая цензурой.