Залив Недотроги
Шрифт:
— Ты смотри, — удивился Филька. — Тридцать лет здесь живу, а о таком городе не слышал.
Мы взялись за руки и побежали. Минут через десять, запыхавшись, остановились. Здесь кончается парк, дальше идут дома. В третьем от края, чьи окна хорошо нам видны, и гостит Ирис.
Внезапно рядом с нами что-то глухо бухнуло, зашелестели раздвигаемые ветки.
Ирис испуганно прижалась ко мне.
Из кустов появилась голова лошади. Фыркнув, она посмотрела на нас ласковыми глазами-сливами и отступила в сторону.
Наши
— До завтра, родной… Отпусти меня, пожалуйста… Мы же завтра увидимся… Утром… Ты первый иди, хорошо?
— Лучше ты.
Мы препирались, как дети. Потом, так и не договорившись, начали расходиться — одновременно, лицом друг к другу.
Дома, в своей времянке, я безо всякого интереса повертел в руках раковину, положил её на стол и, выключив свет, прилёг на кровать. Хотелось разобраться в себе: неужто я в самом деле влюбился?
Я так бы и не дослушал историю о Мигеле, но вдруг вспомнил, что Ирис обязательно спросит — знаю ли я продолжение.
Раковина молчала. Я растерянно потряс её, даже подул в перламутровые розовые створки. Наконец далёкий голос сказал:
«Горгони спал с полуоткрытыми глазами. От его храпа низкое пламя камина дрожало и пригибалось».
«Горгони спал с полуоткрытыми глазами. От его храпа низкое пламя камина дрожало и пригибалось. Гостей сморило ещё раньше — они лежали где придётся.
Мигель тихонько подкрался к отцу. Господи, что будет, если он вдруг проснётся? Мальчика бил нервный озноб. Он осторожно засунул руку в карман Горгони. Вот они, ключи. Затаив дыхание, потянул к себе тяжёлую вязку. Потом боком, боком к двери. Быстрее! И только во дворе перевёл дыхание.
…Мигель помог беглецу оттолкнуть парусник от берега.
— Спасибо, моё маленькое чудо! — Дон Рамирес прижал его к груди, беспокойно заглянул в глаза. — А ты? Отец не простит… Поедешь со мной?
— Я сегодня разучился бояться, — тускло улыбнулся мальчик. — Возле вас. Не беспокойтесь обо мне. Попутного ветра…
Занималась заря, Мигель поднялся к себе, закрыл дубовую дверь на задвижку. А через минуту-другую внизу поднялся шум, ударило несколько выстрелов. Предчувствие беды сжало сердце мальчика, на глаза навернулись слёзы. Он видел в окошко, как мечется на берегу отец со своими ещё не протрезвевшими гостями, как он сыплет проклятия, посылая пули вслед паруснику.
На лестнице загремели сапоги.
— Это он, — злобно ревел Горгони. — Один он знает, где я держу ключи. Я убью его, как паршивого пса! Открывай дверь, уродина, слышишь! Убью!..
Дверь затрещала. Бабахнул один пистоль, другой. Пули щепили дерево, одна попала в баночку с краской и она, жалобно звякнув,
Мигель бросился к своей картине, прижался лбом к шершавому полотну.
— Помоги мне! — прошептал он в отчаянье, захлёбываясь от плача. — Спрячь меня…
Дверь упала. В комнатушку ворвался Горгони, за ним — остальные.
— Ищите ублюдка. Он где-то здесь, — прохрипел старик. — Я разнесу пулей его проклятую голову…
Перевернули кровать. Заглянули в нишу. Кто-то раздавил краплак, и сгустки краски расползлись по полу, будто кровь. Картина с грохотом упала.
Вдруг Смит остановился, пистолет выпал у него из рук. Повернул побледневшее лицо к Горгони.
— Слушай… Его здесь нет! В окне — решётка… Дьявол…
Он попятился к двери.
— Дьявол, дьявол! — завопили перепуганные гости, сбивая друг друга с ног, кинулись на лестницу.
Глупцы! Они ничего не знали о силе человеческого духа, о способности мысли открывать любые двери. Даже в сказку. Поэтому никто из них, конечно же, не заметил, что на картине появилась новая деталь. По зелёному лугу шёл мальчик. Маленький мальчик. Он шёл туда, где у горизонта виднелся прекрасный город из солнечных лучей.
Мальчик уходил не оглядываясь. Всё дальше и дальше».
На следующее утро мы постеснялись уединиться, как раньше, на берегу залива Недотроги.
— Вы берётесь за ум, — сказала мама Ирис, когда мы вместе с нею свернули на пляж дома отдыха. — Лучше позже, чем никогда.
На пляже было многолюдно. Одни купались, другие упорно поджаривали себя на солнце, третьи прогуливались у кромки прибоя.
Проплыв к буйку и обратно, мы с Ирис уселись на мокрый песок и стали лепить из него крепость.
— Это будет наш дом, — начал фантазировать я. — У нас обязательно будет общий дом.
— Ты это всерьёз?
— Посмотришь. Хватит, что в университете на заочном. Заочной любви не признаю.
— Но ведь я — Недотрога, — лукаво улыбнулась Ирис. — Ты сам меня так назвал. Кстати, о чём этот роман?
— Я читал только несколько отрывков. То, что сохранилось. Он обо всём. О чудесных цветах, которые сворачиваются при приближении злых и лицемерных. О людях, чьи души подобны этим цветам. О любви и подлости…
Мы говорим и говорим, ненадолго расстаёмся — мать уводит Ирис на обед, затем снова парим над этим берегом — вдвоём, только вдвоём, не замечая людей и происходящего.
— Ой! — воскликнула вдруг Ирис. — Смотри.
К нам подошёл лохматый пёс, присел, дружелюбно поглядывая в нашу сторону.
— Давай назовём его Пришельцем, — предложила Ирис. — Он появился так же неожиданно, как пришельцы в твоём рассказе.
Я поцеловал её, соглашаясь. Пришелец деликатно отвернулся.
— Ты что — люди вокруг! — испугалась Ирис.