Заложники
Шрифт:
Таким образом, получалось, что походатайствовать за себя мог лишь он сам, и, промучившись, прождав пару лишних дней, он наконец набрался храбрости и решился задать свой вопрос. Дни были настолько одинаковыми, что ждать подходящего – или, что то же самое, неподходящего – момента было бессмысленно. Командир Бенхамин только что сделал свой ход, и господин Осокава начал обдумывать свою позицию. Роксана сидела на софе, уперевшись локтями в колени и опустив в ладони подбородок. Она смотрела на доску так, словно та могла сию минуту вскочить и убежать вон. Ишмаэлю захотелось обратиться со своей проблемой к ней. Интересно,
– Сеньор, – пробормотал он хрипло, словно в горле у него застрял кусочек льда.
Командир взглянул на него, сощурив глаза. До этой минуты он вообще не замечал его присутствия. До чего же мелкий паренек. Сирота, которого его дядя определил к нему в отряд всего за несколько месяцев до их предприятия, утверждая, что в их семье все дети сперва бывают маленького роста, а потом становятся дылдами. Но Бенхамин уже начал сомневаться, что это правда. Не было ни малейших признаков того, что Ишмаэль собирается стать дылдой. Тем не менее малец изо всех сил старался не отставать от других и стойко переносил все насмешки. К тому же очень полезно иметь в отряде хоть одного человечка, которого можно легко поднять и засунуть в форточку.
– Что тебе?
– Я хотел спросить, сеньор, если вы, конечно, не возражаете… – Он остановился, собрался с духом и начал снова: – Я хотел спросить, если потом будет время, нельзя ли мне сыграть партию с победителем? – Тут ему пришло в голову, что шансы пятьдесят на пятьдесят за то, что победителем станет господин Осокава, и тогда его просьбу можно расценить как неуместную. – Или с проигравшим, – добавил он.
– Ты играешь в шахматы? – спросил командир Бенхамин.
Господин Осокава и Роксана не отрывали глаз от доски. В других обстоятельствах они из вежливости хотя бы взглянули на говорящего, даже не понимая ни слова из сказанного им. Но поскольку оба они знали этого мальчишку, то не сочли нужным отвлекаться. Господин Осокава как раз охотился за вражеским слоном. Роксане казалось, что она читает его мысли.
– Мне кажется, что да, – сказал мальчик. – Я долго наблюдал. Мне кажется, что я уже понимаю, в чем дело.
Бенхамин засмеялся, но его смех был добродушным. Он похлопал господина Осокаву по плечу. Тот поднял глаза и поправил на переносице очки, наблюдая, как Бенхамин берет Ишмаэля за руку, опускает его руку на пешку, а затем двигает эту пешку туда-сюда по доске. Его движения всем троим были совершенно понятны. Господин Осокава поощрительно улыбнулся мальчику.
– Хорошо, ты сыграешь с победителем, – сказал командир Бенхамин. – Все согласны.
Ишмаэль, вне себя от восторга, занял место у ног Роксаны и стал смотреть на доску ее глазами, то есть так, словно это было живое существо. Еще была только середина игры, а ему уже было понятно все, что происходит на доске.
В дверях комнаты возник Гэн. Рядом с ним стоял Месснер. Он весь казался каким-то поблекшим, только волосы по-прежнему были яркими, как солнечный свет. Он, как обычно, был одет в черные брюки и белую рубашку с черным галстуком, но его одежда, точно так же, как у всех обитателей дома, уже носила явные признаки изношенности. Он сложил на груди руки и стал молча наблюдать за игрой. В юности в составе шахматной команды колледжа он ездил играть против французов, против итальянцев. Он и сейчас был не прочь сыграть, но, задержись он в доме на три часа,
Бенхамин, не оборачиваясь, поднял руку. Он начал понимать, что его слон находится в опасности.
Месснер проследил направление его взгляда. Ему захотелось сказать командиру, что главная проблема для него – вовсе не слон, но – бог свидетель – тот все равно его не послушает.
– Передайте командиру, что я принес свежие газеты, – обратился он к Гэну по-французски. Он мог бы сказать это по-испански, но знал, что Бенхамин вряд ли заинтересуется его сообщением в середине хода.
– Хорошо, скажу.
Роксана Косс, не отрывая глаз от доски, приветственно махнула рукой Месснеру. Ее примеру последовал Ишмаэль, у которого засосало под ложечкой: а вдруг он и вправду вообще не умеет играть в шахматы?
– Вы не собираетесь нас отсюда наконец вытащить? – спросила Роксана.
– Никаких подвижек, – ответил Месснер, стараясь говорить небрежным тоном. – Никогда не сталкивался с такой патовой ситуацией. – Его грызла зависть к Ишмаэлю, который сидел у ее ног. Стоило тому протянуть руку, и он мог коснуться ее колена.
– Они могли бы начать морить нас тут голодом. – Роксана тоже старалась говорить спокойно, как будто боялась помешать ходу игры. – Еда совсем не плоха, и если бы они действительно были заинтересованы в результатах, то наверняка присылали бы нам что-нибудь похуже. Вряд ли террористы соберутся нас скоро освободить, когда у них здесь есть все необходимое.
Месснер почесал затылок.
– Ах, боюсь, что в этом ваша вина. Если вы считали себя знаменитой перед тем, как приехать в эту страну, то теперь вам стоит почитать, что о вас пишут. Каллас по сравнению с вами хористка из второго состава. Если вы умрете от голода, то правительство будет скинуто в тот же день.
Роксана поглядела на него с лучезарной сценической улыбкой, от вида которой у Месснера сжалось сердце.
– То есть вы хотите сказать, что если я выйду отсюда живой, то могу удвоить свою цену?
– Вы можете ее утроить.
– Господи! – пробормотала Роксана. – Вы отдаете себе отчет, что только что вслух сказали террористам, как сбросить правительство, а ведь они только этого и хотят. Но им почему-то это никак не удается.
Командир Бенхамин положил руку на слона. Он повозил его из стороны в сторону. Все слова проходили мимо него, над ним, вокруг него, как речная вода проходит над камнем.
Месснер смотрел на Ишмаэля. Казалось, паренек перестал дышать, пока командир обдумывал свой ход. Месснеру приходилось участвовать во многих переговорах, но на этот раз ему было совершенно все равно, кто победит. Правда, он понимал, что такое суждение не совсем точно, потому что правительство побеждает всегда. Тем не менее он бы не возражал, чтобы террористы скрылись, причем все. Он надеялся, что они воспользуются туннелем, который роют для них военные, уползут сквозь те же самые вентиляционные трубы, сквозь которые сюда проникли, а дальше вернутся в те самые джунгли, из которых пришли. Их участь и так нельзя считать особенно завидной, поэтому, считал Месснер, они не заслуживают наказания, которое в скором времени их наверняка настигнет. Он их очень жалел, вот и все. Раньше он никогда не испытывал жалости к террористам.