Замануха для фраера
Шрифт:
О, она бы знала, как ею распорядиться! Хотя, спроси ее – как? – она вряд ли ответила бы с ходу.
О чем думала ее товарка, знал только один Спаситель.
Сержант, что повел закованного в наручники завмага, о золоте совершенно не думал. Оно принадлежало не ему, да и не могло принадлежать никогда, а потому касалось его мало, и мыслей относительно увиденных золотых брусков у него не имелось никаких. Милицейский сержант думал о том, что сегодняшний день уж больно шибко затянулся, что дома его ждет борщ и жена, с которой он сегодня,
Участковый уполномоченный Коваленко уже дважды подумал о том, что легенда о целом вагоне золота, перегруженном на телеги и сваленном в восемнадцатом году в озеро, вовсе не легенда, а чистая правда, и гнал от себя навязчивую мысль, что это еще не конец «золотого дела», как он окрестил для себя события, произошедшие за эти несколько июльских дней, и что продолжения его можно ожидать как в скором, так и в отдаленном будущем.
Опера потирали руки от хорошо сделанного дела и думали о том, что квартальные премиальные они на этот раз уж точно получат. И распорядятся ими по своему усмотрению.
А оперуполномоченный по уголовным делам Минибабаев думал о проведении очной ставки между Филипчуком и Родионовым. Эта ставка могла решить многое в этом деле, если не все. На нее Рахметкул Абдулкаримович возлагал большие надежды…
Родионов дремал, когда дверь в арестантскую открылась, и молодой милиционер в новенькой фуражке и темно-синем обмундировании, отдаленно напоминавшем полицейскую форму, попросил его на выход.
– Савелий Николаевич, вас, – дотронулся до плеча бывшего медвежатника Штырь.
– Что? – открыл глаза Родионов.
– Вас на выход требуют, – почтительно произнес Штырь. Он проникся к Родионову почтением почти безграничным, когда узнал, что его сокамерник не кто иной, как бывший медвежатник всея Руси, первейший маз, то бишь вор в законе Савелий Родионов. Старик, конечно, слышал о нем и теперь, познакомившись и имея возможность находиться рядом и разговаривать, испытывал почти щенячий восторг и неизбывное благоговение.
– Благодарю вас, – сказал Родионов и поднялся со шконки.
– Руки назад, – рявкнул милиционер, похоже, упиваясь своей властью.
– Это с какой стати? – хмуро спросил его Савелий Николаевич.
– К-как это с какой стати? – растерялся милиционер. – Так положено.
– Кем положено? Вами?
– Нет. Так положено, – упрямился мент.
– На что положено, знаешь что наложено?
Штырь хохотнул, а Бубен громко заржал. Конфуз мусора был им обоим в жилу.
– Руки назад положено закладывать заключенным и подследственным, – спокойно пояснил ему Савелий Николаевич. – А я у вас покуда только подозреваемый. Устав читать надо, товарищ служитель правопорядка и благочиния.
Штырь и Бубен хохотали и потешались нам мусором во весь голос. Фартовый перебазарил мусора – такое случалось не часто.
Милиционер повел Савелия Николаевича на второй этаж, держась
Когда молодой «служитель правопорядка и благочиния» подвел Савелия Николаевича к дверям кабинета Минибабаева и несмело постучался, из-за двери раздалось:
– Войдите.
Милиционер завел Родионова в кабинет и встал у дверей.
– Присаживайтесь, Савелий Николаевич, – сказал Минибабаев и указал на стул возле другого конца стола.
Родионов в ответ на это вскинул брови: «Савелий Николаевич», никакого «гражданина» – неужели с него снято подозрение? Как бы прочитав его мысли, Минибабаев четко и ясно произнес:
– Мы нашли настоящего преступника. Подозрение в убийстве Степана Вострикова с вас снято…
– Вот спасибо, – не удержался от сарказма Родионов. – Не знаю, как вас и благодарить.
– Ну, нас благодарить не надо, это наша работа, – в тон ему ответил Рахметкул Абдулкаримович. – Сейчас одна пустая формальность, и вы – свободны.
– Отлично, – улыбнулся Савелий Николаевич. – А что за формальность? Протокольчик какой-нибудь подписать? Или заявление чиркнуть, что претензий по моему временному задержанию я к органам правопорядка и законности не имею? Так это я запросто, дайте только бумагу.
– Нет, это формальность иного рода, – с какой-то затаенной угрозой, как показалось Родионову, произнес Минибабаев и посмотрел на пустой стул, что стоял против бывшего медвежатника.
Савелий Николаевич тоже посмотрел на стул и, кажется, понял, что имел под словом «формальность» оперуполномоченный: очную ставку.
В груди, там, где было сердце, несильно кольнуло.
С кем? С кем этот хитрый татарин хочет провести очную ставку? С задержанным убийцей?
Зачем ему, Савелию Родионову, смотреть на него? И зачем убийце смотреть на него, Савелия Родионова?
Он что, этот оперуполномоченный, надеется, что они знакомы? И хочет связать пребывание его, Родионова, в Казани с убийством рыбака? Но ведь алиби установлено: в момент убийства они с Лизой находились еще в Москве.
Что задумал этот следак? Какие еще выверты ожидать от него ему, Родионову?
Тем временем конвойный ввел мужчину, руки которого были скованы наручниками. Минибабаев велел усадить его на этот самый стул и какое-то время смотрел в лица обоих. Мужчина сидел понуро, не поднимая головы, а оперуполномоченный теперь не сводил взгляда с Родионова.
– Филипчук, поднимите голову, – громко приказал Рахметкул Абдулкаримович.
Мужчина исполнил.
– И хорошенько посмотрите на человека, что сидит против вас, – добавил оперуполномоченный. – И вы, Савелий Николаевич, посмотрите на этого человека внимательней, – обернувшись к Родионову, медленно произнес Минибабаев. – Вы узнаете его?