Заметки авиапассажира. 37 рейсов с комментариями и рисунками автора
Шрифт:
“А эта «Надежда» – самый крупный в мире комбинат по производству никеля, – говорит сопровождающая меня хрупкая Инна, как будто прочитав мои мысли, – здесь разливают файнштейн – сплав никеля и меди”.
Стоп. В Москве три часа ночи. Разница во времени. Тяжелая голова. Файнштейн Слава – это же мой близкий друг. Он уже без малого тридцать лет живет в Иерусалиме. Он психиатр. Мы работали вместе и сейчас очень близки. Да вы же с ним давно знакомы.
Сразу стало веселее. Может ли мой друг Слава представить себе там, в Иерусалиме, что в Норильске тысячу раз в день произносят его фамилию?
“Мы будем на «Надежде» сегодня,
Оказалось, что “Надежда” – это огромное скалистое плато среди вечной мерзлоты. Земная твердь. Поэтому здесь сначала был железнодорожный… тупик “Надежда”. Тупик “Надежда” – правда, неплохо? Потом построили аэродром “Надежда”. А потом – вот этот комбинат. Вечная мерзлота просто не выдержала бы такой махины.
Известная сиделица Ефросинья Керсановская тогда все записывала и зарисовывала. Все, что с ней происходило. Она сначала работала в морге, а потом попросилась в шахту. “Подлец в шахту не спускается”, – сказала она. Сильно! Я спущусь в шахту завтра утром. Точно!
Я брожу по старому, почти заброшенному городу. Дома – сталинский ампир. Пламенеющий. Веселое голубое здание с кружочками – управление лагерей. А это ДИТЕР – дом инженерно-технических работников. Здесь отмечали все праздники. Внутри были ковры и хрустальные люстры. Там выступала художественная самодеятельность из зеков. Сейчас здесь офисы. Так мне сказали. Эти мирные англицизмы не очень вяжутся с той историей. С тем, что сохранила в своей памяти норильская вечная мерзлота.
В Норильске есть озеро Долгое. Какое-то время его называли Стрихнинным. Этим ядом травили зайцев и песцов, чтобы не тратить на них пуль и капканов. Так, стрихнином, больше можно собрать добычи.
А около озера стоит памятник девушке-геологу. Раньше здесь стояла девушка-снайпер. Правда, ни на одной фотографии ружья не видно.
Скульптор-зек сделал ее из какой-то новой марки бетона, чтобы испытать его на морозоустойчивость. Есть такая легенда. За десятилетия стояния девушка-снайпер теряла свои конечности. А потом потерялась и сама. Исчезла вовсе. Норильчанам стало без нее грустно. И они заставили вернуть девушку на место. Правда, уже из другого материала и с более современным обликом. Да и профессию девушка приобрела другую – стала геологом.
А это уже новый город. Проспект Ленина (бывший Сталина) поражает своей монументальностью и, я сказал бы, – изысканностью. А сейчас еще и оптимизмом, благодаря покрашенной в яркий желтый цвет части домов. Ленин стоит в начале проспекта, конечно, с 1954 года. Прежде, разумеется, здесь был Сталин. На этом проспекте находится много важных мест. Здесь и замечательный музей Норильска, где работают профессионалы и энтузиасты, с любовью воссоздающие непростую историю этого города. Здесь и драматический театр, где тоже работают профессионалы и энтузиасты. Между прочим, на его сцене когда-то играли Георгий Жженов и Иннокентий Смоктуновский. Правда, театр тогда располагался в другом помещении.
Все. Мне пора на “Надежду”. На встречу с файнштейном.
Табличка у двери: “Цех розлива файнштейна”. Да, я с Файнштейном
Вот огненную массу заливают в огромную ванну, где семьдесят два часа она будет остывать.
Мне рассказали и показали на “Надежде” все химические циклы металлургии. И я вспомнил уроки химии. Как я мучился на них! А если бы тогда, мальчиком, я все это увидел воочию, может быть, я стал бы металлургом, а не врачом-психиатром. Впрочем, настоящих сумасшедших, когда я выбирал свою профессию, я тоже не видел.
Подождите, ну я же еще ничего не ел. Не пробовал местной кухни. Но до этого я еще должен увидеть роддом. Говорят, что лучший в стране. Здесь детская смертность сведена к нулю. Бессменно этим роддомом руководит главный врач по фамилии Ласточкина.
Ну, теперь можно и поесть. И выпить, конечно. Чтобы как-то все улеглось в голове. Итак, сагудай – это нарезанный мороженый муксун с луком, солью и перцем. Строганина из оленины с брусникой. Юкола – вяленое оленье мясо. Это все я взял на закуску. Ну и корюшка. Она только что пошла. И все, конечно, под нее, под водочку. Какова закуска, таково и питие. Закуска нам его диктует.
А рано утром второго дня я, переодетый уже в шахтерскую робу и выданное мне нижнее белье, в сапогах, каске, с фонарем и специальной штукой для спасения жизни, готов ко всему, если что. “Не волнуйтесь у нас этого почти не бывает”. Я вошел с остальными шахтерами в клеть и из “ствола” провалился на девятьсот метров под землю. Потом проехал на т. н. метро, потом на т. н. автобусе, потом пешком. Хрупкая девушка-геолог одна, с фонариком, ушла куда-то в темноту. В ушах ее блестели золотые сережки. Золото, может быть, выделенное из этой руды, вернулось на родину.
Везде мелькали фонари, и в их лучах сверкала руда.
Не буду я, пожалуй, описывать это, потому как получится лживо. Это надо видеть. А сколько я узнал в руднике “Октябрьский” новых слов! Например: ГРОЗы – это горные рабочие очистительных забоев. А вот “припарок” – еду, которую берут с собой шахтеры, – почему-то переименовали в ланч-бокс.
Через два часа подземелья я вернулся в Норильск и бродил. По его самой первой улице – Севастопольской, спроектированной тремя армянскими архитекторами-зеками, внесшими в облик Норильска что-то свое, армянское, солнечное. Видимо, им очень хотелось согреть этот город.
А вообще, все дома здесь – на сваях. Вот, вот, что общего у Норильска с Венецией – сваи! В Норильске сваи из бетона забивают в вечную мерзлоту на двадцать два метра. А в Венеции сваи из лиственницы вгоняли в дно лагуны.
Рано утром третьего дня я ехал на машине в аэропорт. Точно зная, что я еще вернусь в этот странный и непростой город.
Солнце вставало слева. Рассвет.
А перечеркнутое слово “Надежда” – это всего лишь дорожное обозначение населенного пункта.
26 С одной посадкой и перелетом. Неаполитанский мотив