Заметки на полях
Шрифт:
— Может, бродячая, — прошептал я.
Собака шоркалась у двери, дышала. Несколько раз озадаченно гавкнула. Мы перестали дышать.
И тут послышались тяжёлые шаги человека.
— Чё ты там? — хрипло, страшно заорали с той стороны. — А? Чё нашла, сука, я тебя спрашиваю?!
40
Есть что-то такое особенное в работе сторожа на умершем заводе. Наверное, если бы я устроился на такую должность, то благоговел бы. Это ведь тебе даже не кладбищенский сторож, это нечто совсем иное. Ощущение того, что ты — глюк
К 2005-му году баг, наверное, поправят. А может, сторож умрёт своей смертью на посту, и его труп обглодает собака. Но сейчас он был жив и стоял за дверью. Жаль, я не мог просто сказать ему: «Тебя не существует».
Гоша дёрнулся к окну. Я перехватил его и взглядом велел стоять. Судя по лицу, Гоша был близок к тому, чтобы обмочиться на месте.
Не люблю вот в людях такую черту: погружаться в эмоцию без остатка. Напоминают кошек. Видел как-то раз сцену — к другу привели собаку, а у него кошка мама и кошка дочка. Обе выгнулись, шипят, орут. Собаку увели, а они — ещё минут двадцать на измене сидели, в руки не давались и даже друг на друга шипели и дрались. Животные. Переключились в режим «кругом враги», и на большее в крохотном мозгу места просто не осталось.
Люди, которые ржут без задней мысли, раздражают. Люди, которые с головой уходят в гнев — пугают. Те, что ныряют в печаль — угнетают. И обычно всё это сосредоточено в одном человеке. Страшно — значит, шары навылупку и бежать. Смешно — разинул пасть и ржёшь. Грустно — вы**у мозги всем окружающим своей охренительной депрессией.
Спокойных людей я люблю. Сам бы хотел таким стать однажды, но чего-то дзен не качается. Однако управлять эмоциями в некоторых пределах всё же могу. И сейчас я понимал, что если Гоша ломанётся наружу, то поднимет жуткий грохот. Ничем хорошим это для нас не закончится. Ничем особо плохим, в общем, тоже, но лучше всё-таки соблюдать тишину, пока возможно. Ну, пока с той стороны не зазвенят ключи.
В чём я сильно сомневался.
Представить пьяного сторожа с собакой я мог. Представить на поясе у него огромное кольцо с ключами от всех цехов и складских помещений — уже с трудом. Хотя… если добавить плащ, меч и волшебный посох — чё б и нет, вполне.
Собака гавкнула. Человеческие шаги приблизились.
— Чё там, бля? Крыса забралась? А? Крыыыса…
Полосу света закрыла тень. Кажется, сторож нагнулся. Я подумал, что он почешет псину за ухом, или типа того, но услышал звук удара.
Собака взвизгнула, шарахнулась.
— А ну, пошла на**й отсюда! Я те полаю, сука! На, сука! — Собаке, по ходу, прилетело с ноги. Она завизжала ещё громче и дальше.
— Дура, б**дь, — буркнул сторож, врезал кулаком по навесному замку и, матерясь, сделал пару шагов в сторону.
Раздался характерный звук спички, чиркнувшей о коробку. Вскоре потянуло сигаретным дымком. Душным таким. «Прима», небось, или «Беломор».
— Охеренный дядька, — сказал я шёпотом. — Знаешь, я ему свою долю отдам, наверное. Устыдил ты меня.
Гоша сначала уставился на меня, как на камикадзе. Потом его немного отпустило — рожа у меня была спокойная.
— Ты
— Чего не сказал? — озадачился я.
— Про сторожа!
— А… ну, через четыре года его там ещё не было.
Гоша потряс головой, утрясая там новую информацию, и посмотрел в сторону спасительного окна.
— Бежим!
— Отставить.
— Почему?!
— Потому что сторож — рядом. Услышит шум — больше сегодня ничего не сделаем. Да и завтра тоже лучше не соваться. Цыган будет сильно разочарован.
Я всерьёз забеспокоился, как бы Гошины глаза не вывалились из глазниц. Это был бы финиш. Медицины, как таковой, ещё не существует, в Назарово — так точно. А кроме того, я не уверен, смогу ли подобрать эту мерзость с пола. Да и пол-то грязный. Фу, блин, гадость, не буду о таком думать.
— Ты что, ещё воровать собираешься? — просипел Гоша.
— А что объективно изменилось? Я не думаю, что сторож разобьёт тут лагерь. Будка его — там, где проходная. Щас поссыт — и свалит.
Я услышал характерное журчание. Потом сторож принялся свистеть, подзывая собаку. Потом заорал. Эх, люблю я этот русский говор, живую речь! Ну какой иностранец сможет расшифровать: «И-и сда, ска!». А мы, русские, сразу понимаем: «Иди сюда, самка собаки».
И тут с улицы донёсся богатырский рык двигателя. Машина останавливалась прямо напротив окна. Мы с Гошей обернулись и увидели белую «Ниву». Сука, как же вовремя…
— Молчать, — приказал я и, выпустив Гошу, осторожно переместился к окну.
Просунувшись сквозь выпиленные прутья, отчаянно замахал руками и головой. Навстречу шли Рыба и Цыган. Последний радостно улыбался во всю шайбу.
— Чё там, соскучился? — заорал он.
Я поднёс указательный палец к губам, потом повертел им у виска. На всякий случай показал кулак. До Цыгана что-то дошло. Он нахмурился, огляделся, толкнул Рыбу, который как раз хотел что-то сказать.
Подошли едва не на цыпочках.
— Чё там? — вполголоса спросил Цыган, пытаясь заглянуть в цех.
— Сторож за дверью, — прошептал я в ответ.
— Хера се…
— Валим? — спросил Рыбин, глядя на Цыгана.
— Какой «валим»? — посмотрел я на него. — Мы чё, мальчишки, что ли, из-за пары мороженок так подставляться? Сейчас уйдёт — и продолжаем. Но уже — на палеве.
Цыган кивнул, и в его взгляде я почувствовал растущее уважение. Сзади шевельнулся Гоша.
— Чё, Сопля, обоссался, нет? — громким шёпотом подколол его Рыба.
— Обосрался! — огрызнулся Гоша.
Рыба тихонько заржал.
Сторож тем временем продолжал подавать признаки жизни. Он дозвался, наконец, собаку и принялся её волочь, наставляя пинками на путь истинный:
— Место! Ну-ка на место, с-ка! Я те поскалюсь, с-ка, я те башку отрублю нах*й!
Я поморщился. Животных — не люблю, чего греха таить. Но людей, которые вот так с животными обращаются, не люблю ещё больше. Нахрена?! Зло девать некуда? Иди в стенку кулаками помолоти. Съезди на Столбы, дое*ись до медведя. Кр**ль взорви. В общем, полезное что-то сделай. А срываться на существе, которое пытается тебе доверять — это уже вообще дно дна.