Заметки на полях
Шрифт:
Вдруг я наступил на еловую ветку. Потом — на другую. Поднял взгляд и замер.
Передо мной медленно двигалась похоронная процессия. Люди несли гроб по улице. Закрытый гроб, алый, с чёрным крестом на крышке.
Они шли в молчании. Медленно. Шестеро мужчин несли гроб, а остальные — человек двадцать-тридцать — просто шли и бросали еловые лапы.
«У этого-то Сёмы всё в ёлочку будет», — вспомнил я и затрясся от беззвучного истерического смеха.
Вот она, смерть, Катя. Смотри. Хорошенько смотри, в будущем такого не будет. Это сегодня ты, придя домой, можешь увидеть
В будущем этого не будет. Запретят забирать покойников домой. Запретят похоронные процессии и еловые лапы. Запретят саму смерть. В будущем смерти нет, Катя! Можешь себе представить? Мы выстроим культ жизни. Мы, как дикари, будем прыгать под примитивные ритмы и веселиться, предаваться похоти и чревоугодию. А смерти — не будет. Никто её не увидит.
Но мою смерть — увидели. Я знаю, что превратился в прекрасный алый цветок на асфальте, и обожравшиеся жизнью люди это увидели. Они орали, падали в обморок, матерились и, разумеется, доставали смартфоны. Сфотографировать, выложить в интернет. Смотрите, смерть, смерть! Смерть, которую от нас скрывают! Конечно, все фотки быстро потрёт комитет борьбы со смертью. Но память… Память стирается дольше.
А сегодня смерть ещё есть. Вот она, идёт торжественно по посёлку. И я иду вслед за ней. Нашёл, настиг, совпали наши пути.
— Знал его, мальчик? — спросила шедшая последней женщина с заплаканным лицом.
— Немного, — ответил я шёпотом.
Она дала мне несколько еловых веток, и я тоже бросал их, бросал, двигаясь с процессией непонятно куда. Не было уже никакого посёлка. Мы шли в Аид, в Валгаллу, в ад, чистилище и рай. Мы шли прочь отсюда, из жизни. Мы шли на Олимп. И мои слёзы — они были настоящими. Моими.
Я очнулся в автобусе. Вокруг меня сидели все эти люди, плакали, о чём-то негромко переговаривались. Я выглянул в окно. Уже Назарово… Остановка «Консервный завод».
— Сколько времени? — спросил я вдруг.
Кто-то мне ответил:
— Половина третьего.
— Третьего…
Я встал, прошёл к водителю и сказал:
— Остановите.
Он недоуменно посмотрел на меня. Открыл рот, и я услышал:
— Холодно.
— Парень, тебе что, такси, что ли?
— Знаю, что холодно, — сказал я. — Но я хочу попрощаться.
— Куда попрощаться? На кладбище попрощаешься!
— Останови автобус. Иначе тебе придётся это сделать. Я не шучу.
Мой взгляд и мои слова были холодными. И водитель содрогнулся. Ворча что-то себе под нос, он остановил автобус на остановке «Молодёжная», и я, не говоря ни слова, вышел. Вслед за мной полетели снежинки, а потом двери закрылись.
Холодно
Знаю, знаю. Я вернусь. Или всё сделаю сам. Я уже большой мальчик, не обязательно мне помогать. Пока — есть ещё дело.
Ноги заплетались, но несли. Знали, куда. В какой-то момент появилось такое чувство, как если
Теплее
Так и живём. РеалРПГ на марше. ГробРПГ. СмертьРПГ.
Возле подъезда я сел на скамейку, открыл пачку. Три сигареты…
Взял одну, закурил. Никаких ощущений. Ни удовольствия, ни отвращения. Что дым, что воздух — мёртвым всё равно. Могу и хлором подышать. Я им и так надышался — не напугаете.
— Семён?
Я поднял взгляд. Аня стояла передо мной, в своей ярко-красной куртке.
— Готова отдать долг? — спросил я, позабыв улыбнуться.
Она побледнела. Кивнула. В руке у неё звякнули ключи.
46
Она дрожала. В квартире было прохладно, сквозь деревянные рамы сквозило. Мы лежали под толстым одеялом, но она — дрожала всё сильнее и сильнее.
Холодно
— Боишься? — спросил я.
Моя рука коснулась её напряжённого живота, пальцы скользнули вверх, замерли у самой груди, чуть касаясь её костяшками, потом спустились ниже и повторили свой путь. Будто бродит кто-то, неприкаянный, будто ищет что-то и не находит.
Буква Х всё ходит, ходит, места, что ли, не находит…
— Да, — шепнула она в ответ.
Комната тонет в серости. Оттенки меняются. Чернее и чернее. Сторона не солнечная, шторы задёрнуты. Как будто кто-то заглянет в окна четвёртого этажа.
— Только не говори, что я у тебя первый
мертвец
— Нет. Нет, конечно.
— Не ври. Всё равно ведь узнаю.
Пальцы вверх. Какое это дивное наслаждение — касаться живого. Аня — жила. По-настоящему жила. Это была чужая жизнь, неизвестная, оттого кажущаяся немного идеальной. Там, за этой гладкой и нежной плотью, томилась душа. Томилась в ожидании и страхе.
— Я не вру.
— Т огда чего ты боишься? Ответственности?
— Как будто можно бояться только первого раза или ответственности.
Моя рука сместилась, легла на талию. Вверх, до плеча, и вниз. На бедре остановилась. Тепло…
Холодно
— Холодно, — прошептал я.
И что-то она переломила в себе после этого слова. Чуть подалась вперёд, и её рука легла мне на плечо. Дрогнула, скользнула на спину.
— Почему ты такой холодный?
— Я умираю. Вот и всё. Всё.
— А тебе… тебе не страшно?
— Мне? — Я прислушался к своим ощущениям. Холодно — да. Страх? Ну, не знаю. Кажется, страха тут уже не могло существовать в принципе. Как некоторые бактерии умирают при низких температурах, так и он — умер. Когда замерзаешь, в какой-то миг чувствуешь тепло, перед самым финалом. И я его чувствовал. Правая рука переместилась на грудь и легонько сжала. Аня чуть слышно выдохнула. Я улыбнулся: — Мне — нет.
Какая же она была тёплая. Как мне до слёз хотелось разделить её жизнь. Жить с нею. Любить её. Ведь там-то, в другой жизни — всё иначе.