Заметки о Ленине. Сборник
Шрифт:
«Слово „свобода“ — хорошее слово. На каждом шагу „свобода“: свобода торговать, продавать, продаваться и т. д.»
«(Советская власть) подавляет „свободу“ эксплоататоров и их пособников, она отнимает у них „свободу“ эксплоатировать, „свободу“ наживаться на голоде, „свободу“ борьбы за восстановление власти капитала, „свободу“ соглашения с иноземной буржуазией против отечественных рабочих крестьян».
И наконец, языковая
«Свободная торговля хлебом — это значит свобода наживаться для богатых, свобода умирать для бедных».
Того же типа разоблачение слова «демократия» и «революция».
«Господа, герои фразы! Господа, рыцари, революционного краснобайства! Социализм требует отличать демократию капиталистов от демократии пролетариев, революцию буржуазии и революцию пролетариата, восстание богачей против царя и восстание трудящихся против богачей»
«Надо только, чтобы фраза не темнила ума, не засоряла сознания. Когда говорят о „революции“, о „революционном народе“, о революционной демократии и т. п., то в девяти случаях из десяти это лганье или самообман. Надо спрашивать о революции какого класса идет речь, о революции против кого».
Также как приставка к общему лозунгу «свобода» дифференцирующего эпитета «всякая», «какая» — переносит лозунг, застывшее «название названия», тень лексического единства, — в конкретный план, так и «революция», — «революция вообще» — слово без конкретных ветвей лексического единства, слово-название самого себя получает дифференцирующую приставку «против кого».
Эта приставка неожиданна, — именно потому, что слово «революция» залакировано и как будто не требует дифференциации, — в этом особенность «сглаженных слов». Вопрос «против кого» переносит слово в конкретный лексический план. В данном случае это так ясно, что мы ощущаем как бы частичную перемену значения:
1) Революция.
2) Революция против кого?
Тот же перенос в конкретной лексический план в анализе слова «народ».
«Земля всему народу». Это правильно. Но народ делится на классы. Каждый рабочий знает, видит, чувствует, переживает эту истину, умышленно затираемую буржуазией и постоянно забываемую мелкой буржуазией. (О необходимости основать союз сельских рабочих, статьи — Правда, 1917 г., № 91).
И здесь сглаженное слово-лозунг, ставшее собственным названием, как бы меняется в значении, переходя в конкретный лексический план.
Это основано на том, что слово «народ» со времени народовольцев употреблялось как лозунг в специфическом конкретном значении: народ — простой народ (факультативно — крестьянство). Лозунговое употребление быстро сглаживает конкретность, превращает слово в «название слова», с особым эмоциональным ореолом; конкретное, специфическое значение стирается и сглаженное лозунговое слово начинает распространяться на все лексическое единство. Само собою объем лексического единства мыслится при этом туманно, так как в слове сказывается затуманивающее действие лексического плана: в нем остается «ореол» от старого значения, несмотря на то, что слово уже прилагается ко всему объему лексического единства.
Таким образом лексическое
«Народ» делится на классы.
Это можно сказать только сняв со слова лозунговый ореол:
Народ делится на классы.
Поэтому во фразе Ленина слово народ кажется переменою значения. Слово переведено в другой лексический план, и этот план позволяет проанализировать лексическое единство, «объем слова».
И этот сдвиг оказывается сильным рычагом; слово без ореола вернулось в ряд всех слов. Старое лозунговое слово «Народ» противополагалось слову «правительство», «власть» без ореола оно теряет с ним связь по противоположности:
«Правительство, какой бы формы правления оно ни было, выражает интересы определенных классов, поэтому противополагать правительство и народ… есть величайшая теоретическая путаница».
Слово замкнутое ореолом «не подпускало» к себе, оно не поддавалось анализу, оставалось действенным, влияющим в словесном плане, без ореола оно входит в ряд всех слов, и этот анализ допускает.
Сдвиг лексического плана, затуманившего основной признак и вместе конкретный объем лексического единства — позволяет их вновь восстановить.
Сюда же относится борьба с неприятными обозначениями, с застывшими образами. Каждый образ в языке изнашивается, застывает. Когда он «жив», действен, — это значит, что слово как-то отодвинуто, что есть в слове какая-то невязка динамизующая значение. Эта невязка может происходить от того, что в слове столкнулись два значения, два лексических единства, два основных признака — и эти два лексических единства теснят друг друга (метафора). Это может происходить из-за невязки фразового смысла (т. е. смысла слова определяемого фразою) с основным признаком (лексическим единством) данного слова.
Во всяком случае, невязка обязательна для действенного живого образа.
Когда же образ стирается, — это значит невязка прекратилась — основной признак слова стерся, — и слово удобно укладывается в фразу, не выдвигаясь, становится однородным с другими. И такое слово, со стертым основным признаком стершим образ — бледнее, чем «простое», «необразное» слово, — именно потому, что в нем стерт основной признак, стерто сознание его, как лексического единства. Если бы мы захотели проанализировать конкретные значения этого слова, — ключ оказался бы потерянным.
Например — «страна» в значении «народ». Этот образ мог быть живым когда-то; т. е. в слове могло ощущаться, что оно в семантическом отношении выдвинуто, неоднородно с другими словами. Эта выдвинутость была основана на том, что фразовый смысл слова не вязался с основным признаком слова — с его лексическим единством. Это станет ясно, если мы возьмем в пример еще не совсем стершийся образ: «земля» — народ.
Перед нами фраза:
Вся земля откликнулась.
Здесь фразовый смысл слова, его значение, определяемое фразой — не вяжется с тем основным признаком, который жив в слове «земля». Фразовый смысл не покрывается основным признаком, основной признак выделяется и окрашивает всю фразу. Она семантически обостреннее, чем: